Лед и пепел - Мила Дуглас

Потом лежали у воды. Каждый на своем краю. Не касаясь. Как два корабля, разбитые штормом на разных берегах. Пар клубился над ними. Дым после пожара, который не погас, а лишь тлел под пеплом.

Глава 11

Морозный воздух вонзился в легкие ледяными иглами, когда сани встали перед охотничьим домиком. Не домом – логовом. Вросший в скалу на горном уступе, сруб из темных, смолистых бревен был занесен снегом по самые окна. Из каменной трубы вился дымок – единственная нить жизни в белом, хвойном безмолвии.

Александр вышел первым, его шаги глухо отдавались в мягком снегу. Не оглянулся, не подал руки. Просто ждал, пока Тэссия выберется из меховых объятий саней. Ее тонкие сапожки утопали в сугробах, осторожные шаги не уверены – снега она в жизни видела мало. Он смотрел на дом, а не на нее. Лицо – каменная маска, как скала за его спиной.

– Заходи. Не стой на холоде. – Голос низкий, резонировал в лесной тишине, как удар по натянутой струне.

Внутри пахло вековой древесиной, дымом, воском и… чем-то звериным. Диким. Мехом. Глаза Тэссии привыкали к полумраку. Главная комната – просторная, приземистая, подпертая массивными балками. Стены почти сплошь затянули шкуры – медвежьи, волчьи, оленьи. Их грубая фактура, первобытные силуэты превращали пространство в пещеру могучего зверя. В центре пылал огромный камин из грубого камня, его жар был почти осязаемым, гнал прочь ледяную хватку гор. Пол устилали толстые ковры, приглушающие шаги. Мебели минимум: массивный стол, пара высоких кресел в потертой коже, кушетка, заваленная мехами. Ничего лишнего, ничего мягкого. Его мир. Убежище от короны, двора, памяти. Убежище, куда он привел ее.

Александр сбросил тяжелый плащ на крюк, подошел к дубовому буфету. Звякнуло стекло.

– Вино? – спросил он, не глядя, наливая темно-рубиновую жидкость в два бокала. – Оно согреет.

Подал ей бокал. Пальцы едва коснулись. Его – холодные, несмотря на жар камина.

– Спасибо, – прошептала Тэссия, чувствуя, как тепло вина растекается внутри, контрастируя со свернувшимся от напряжения животом.

Он отпил, взгляд скользнул по ней – оценивающе, как в купальне, но без прежней слепой ярости. Теперь – прицельно.

– Голодна? – Отвел глаза к камину, где в котелке что-то тихо булькало. – Оленина с брусничным соусом. Или хлеб с медом. Выбирай.

Выбирай? Слово повисло непривычным эхом. Не приказ. Предложение? Она кивнула:

– Оленина. Пожалуйста.

Молча, он положил кусок мяса в глиняную тарелку, щедро полил соусом, отломил ломоть черного хлеба. Поставил перед ней на стол. Сам сел напротив, откинувшись в кресло, с бокалом в руке. Тишина тянулась, наполненная треском поленьев и завыванием ветра за стенами.

Тэссия ела медленно под его немым наблюдением. Звук пережевывания казался оглушительным. Потом он заговорил, голос тихий, но резавший тишину лезвием:

– В купальне… И в тот первый твой раз… – Пауза. Взгляд стал тяжелым, непроницаемым, как скальная порода. – Я был… жесток. Чрезмерно. Тебе ведь было больно. Ты ненавидишь меня за это?

Она поперхнулась, жар ударил в щеки. Прямота, как всегда, без покровов. Уперлась взглядом в руки, сжатые вокруг миски.

– Не знаю, нет, Александр, – выдохнула честно. – Но… ты такой, какой есть. Мне остается только принять.

Он ничего не сказал. Смотрел на пламя. Отпил вина. Долгим глотком.

– Прошло много времени, Тэссия, – продолжил он, и в голосе проросла новая нота – не угроза, а… настойчивость. Глухое, сдерживаемое желание. – Я хочу тебя снова. Здесь. Сейчас. Но не как тогда. – Взгляд нашел ее. Глаза – темные, как чащоба за окном. – Готова ли ты? Ко мне? К тому, что я могу дать теперь?

Нежность не обещал. Обещал лишь себя. Страсть, власть, но, возможно, без прежнего разрушительного безумия. Сердце забилось чаще – не только от страха, но и от чего-то иного. Предвкушения? Вызова? Она кивнула, почти незаметно.

– Да.

Он встал. Медленно. Подошел к тяжелому сундуку у стены, открыл его. Достал не плети или веревки, а… альбом для рисования и коробку с углем. Поставил кресло напротив камина, в луч света.

– Разденься, – приказал, голос вновь обрел привычную властность, но без прежней ледяной жестокости. – И встань на колени. Здесь. – Указал на мех перед камином. – Красиво. Хочу видеть тебя такой и запомнить.

Под видимым спокойствием в Александре клокотало. Мысли о дочери убийцы сплетались с иным.

Она на коленях. Дочь врага. Трофей. Просто тело… Красивое тело. Линии угля ложатся на бумагу, повторяя изгибы, которые его взгляд выхватывал еще до этого. Но там была ярость, ледяная и режущая. Сейчас… Сейчас в висках стучит иное. Горячее, глухое. Жажда. Не раздавить, не сломать – а… взять. Обладать. И это смущает сильнее гнева. Нет. Тело. Только тело. Нарисую – и пойму. И вырву эту слабость.

Тэссия, сгорая от стыда, но с необъяснимым спокойствием в глубине души, выполнила приказ. Одежда легла на теплый мех. Она встала на колени, выпрямив спину, откинув голову, чтобы волосы каскадом спадали на спину. Руки сложила на бедрах. Огонь камина ласкал кожу, отбрасывая золотистые блики и глубокие, пляшущие тени. Она чувствовала его взгляд – тяжелый, изучающий каждый изгиб. Но не унижающий. Исследующий.

Рука Александра уверенно двигалась по бумаге. Слышался лишь шорох угля и треск огня. Чтобы разрядить невыносимое напряжение, Тэссия заговорила, глядя куда-то поверх его плеча, в темный угол, где висела старая тетива лука:

– В Вечнолесье… – голос дрогнул, но она продолжила, – …я любила собирать цветы и ягодки. Утром, по росе. Мать учила различать разные травы: что от лихорадки, что для ран, что для… сна. А брат… – легкая тень улыбки тронула губы, – …брат учил меня стрелять и обращаться с кинжалами. Говорил, глаз острый. Я не воин, но в мишень… или в яблоко на ветке… попадала. Любила тишину леса. Запах мха после дождя… Теплый свет сквозь листву…

Она говорила о доме. О мире, который он поклялся стереть. Но в голосе не было вызова. Лишь тоска. И странное принятие. Принятие того, что этот мир здесь, в его логове, теперь – ее единственная реальность.

Александр слушал. Не перебивал. Рука рисовала, но взгляд стал глубже. Образы вплетались в линии на бумаге.

Наконец, он отложил альбом. Уголь. Подошел. Не спеша. Встал перед ней. Его тень накрыла ее. Он смотрел вниз, на ее лицо, поднятое к нему. В глазах – не страх. Доверие? Вызов? Готовность принять его?

Не приказал. Не швырнул на мех. Он медленно опустился рядом. Колени коснулись ее коленей. Руки