Там, где нас нет - Альвин Де Лорени

альфе рукой и теперь уже бёдра Затейника были разложены на плахе. Ну, рубить мясо без костей проще. Блеснул во взмахе топор и, отрубленные по самый пах остатки ног Одноглазого, мягко шлёпнули по доскам помоста. Помощник палача нагнулся и сбросил отрубленное в корзину, стоявшую на земле. Опять прижгли отрубленные места. Герхард снова потерял сознание. Палач похлопал Герхарда по щекам, дал понюхать ему из пузырька, а когда тот очнулся, влил ему в рот из поданного мальчишкой шкалика прозрачную жидкость.

— Вот, еще и аквавиту дают! — надтреснутым голоском проблеял у меня за спиной худосочный мужичок-альфа в какой-то тканой одёжке.

Его толкнули в бок, он замолчал и действо продолжилось.

Герхарда спустили пониже и палач с размаху перебил кости предплечий на обеих руках по очереди. Герхард орал, но сознания уже не терял. Одноглазого отвязали и под выдох толпы попеременно отсекли руки чуть ниже локтей. Прижигаемое мясо воняло на всю площадь — ветра не было и его противный запах добрался и до моего носа. Наместник, сидя на балконе, прикрыл нос кружевным вышитым платочком. Рядом с ним стоял, прикрывая носовым платочком кукольное личико, манерный оме, в светло-серой с искрой длинной шубке с широкими рукавами в три четверти. Такой же меховой беретик прикрывал длинные распущенные чёрные волосы, разложенные на пышном меховом воротнике. Оме наклонился к наместнику и что-то шептал, изящно указывая оттопыренным пальчиком в чёрной длинной перчатке на площадь.

Наконец, руки Герхарда были отрублены по плечи, обрубки прижгли и казнь приостановили. Теперь уже не по причине потери сознания казнимым, а потому что так положено. Всё это объяснил мне Ханс:

— Теперь, оме, надо подождать, чтобы преступник понял всю глубину своего падения, а люди, которые смотрят, поняли тяжесть совершённого преступления.

Омежка в пушистых варежках, открыв рот и распахнув серые глаза, слушал речи Ханса.

Палач подхватил Герхарда за шею и под крестец. Задрав лицо в маске вверх, поднял его на вытянутых руках над площадью и показал всем. Глашатай, срывая на морозе голос, начал снова зачитывать вины Одноглазого.

Помощник подставил к плахе поднятую на помост корзину, палач пристроил обрубок тела Герхарда поудобнее, размахнулся топором и голова Одноглазого, моргая удивлённым глазом, упала в корзину. Кровь, булькая, толчками выплёскивалась из рассечённых сосудов, заливая упавшую голову.

Палач нагнулся, схватил здоровенной рукой голову Герхарда за волосы и показал её толпе. Гул захлестнул площадь.

Ну вот. Дело сделано. Можно и домой. Только ещё одно. Мужичок со спицей? Мой удар по его мозгам принёс мне информацию о том, что это был пропавший помощник Герхарда, а заодно и сведения о любителях экстремальных развлечений, которых этот самый помощник и водил к детям.

Я снова закрыл глаза повязкой и проталкиваясь через толпу, мы с Хансом пробирались в кордегардию. Омежка в белой шубке увязался с нами, боясь потеряться, как оказалось, ему тоже надо было в нашу сторòну. Я толкнул Ханса в бок:

— Смотри какой мальчик миленький. Не зевай.

Ханс покраснел и мы чуть придержали свои шаги, давая омеге возможность догнать нас и идти рядом.

— А скажи-ка, милый ребёнок, (в каком ухе у меня жужжит?) как тебя зовут? — спросил я.

— Эли, оме, — ответил он звонким голоском, — я здесь недалеко живу, от кордегардии четвёртый дом… Ой, меня дома, наверно, заждались. Я же не сказал, что на площадь иду. Ой, нагорит мне…

— Ну не переживай так, Эли, мы вот попросим этого доблестного стражника, кстати, его Ханс зовут, и он проводит тебя до самого дома. Ханс попросит твоего папу, чтобы он не сильно ругался, — толкнул я в железный бок нерасторопного стражника.

— Да-да, мой папа такой добрый. Это он иногда…, - смущённо пробормотал Эли, стремительно краснея.

— А чем твой отец занимается, Эли? — спросил я, снова толкая Ханса.

— О, мой отец… он…, - Эли запнулся и вдруг выпалил, — он начальник стражи тут.

Ханс стремительно побледнел. Я подхватил его под руку:

— Ничего, Ханс, будешь зятем своему начальнику. Представь, — шепнул я, — приходишь к сержанту, а он узнаёт, что ты зять Отто фон Эстельфельда… Гы-ы…

Эли, которого мы довели до ворот дома, попрощался, помахав белой варежкой, Ханс вздохнул и мы пошли в кордегардию — я хотел узнать как обстоят дела с моим несостоявшимся убийцей.

Альфа, которого задержали за нападение на меня, от моего удара ещё не оправился (да и вряд ли оправится! бил-то я со всей дури), орал что-то несуразное про Чёрного человека, икал от страха, под конец допроса обоссался и сейчас стонал, держась за голову, лёжа на полу той клетки в которой в своё время побывал и я.

Дознаватель Гуго, встреченный в коридоре, рассказал мне о том, что удалось узнать у помощника Одноглазого. Информации было до обидного мало — голова помощника не работала.

— Скажите, господин Гуго, а если кто-то, неважно кто, трахает маленьких детей, за это есть какая-то ответственность? — спросил я, зная, что к Сиджи и Юту ходили некоторые любители «особых» развлечений.

— Нет, оме, если вы говорите о добровольном согласии, ответственности для знатных людей по отношению к низкорождённым нет. За изнасилование тоже нет, — посмурнев ответил Гуго, понимая о ком я спрашиваю.

Вот как. Здорово. Сословное общество во всей красе.

— Скажите, господин Гуго, у вас есть дети? — склонив голову на бок, спросил я.

— Да, у меня есть сын, омега, — тихо ответил Гуго.

— И?.. — я покрутил в воздухе рукой, — А если кто-то… посмеет?

— Я искусник, оме, — пояснил Гуго, подразумевая, что здесь он над законом.

— А другие? Те, кто не искусники? — надавил я.

— Таков закон, оме, — на скулах Гуго заиграли желваки.

Ну что ж, если таков закон, то тем хуже для закона.

— А что вы скажете, господин Гуго, если случится так, что такие любители «свежатинки» вдруг тяжело заболеют? — состроил я невинную рожу, — Заболеют внезапно, а?

— Все мы ходим под Великой Силой и пути её нам неведомы. Значит, такова её воля, — несколько двусмысленно ответил искусник, чуть улыбнувшись, — и не нам вмешиваться в её произволение.

— Я вас понял, господин Гуго, — откланялся я.

Завершив дела в кордегардии и, забрав купленное на базаре, я прыгнул в дом к искалеченным омежкам — надо их поддержать и проверить дело рук своих.

Глава XXXIX

Сиджи и Ют увидев меня прижались друг к другу и в их головах мелькнула желтизна. Я, по прежнему с чёрной повязкой на глазах, протиснулся в их комнату и по-видимому перепугал.

— Не бойтесь, ребята, это я, — успокоил я детишек и омежки немного