Со смертью нас разделяют слезы - Ао Морита

Наконец я посмотрел, куда мы приехали, и обнаружил перед собой изящное здание. Кажется, художественная галерея.

– Сегодня заседание кружка пройдет тут! – пояснила Хосино, потирая ушибленный нос.

Здесь проходила выставка какого-то знаменитого художника, и подруга непременно хотела меня сюда отвезти. Впрочем, еще кто кого отвез…

– Некоторые люди плачут от красоты. Вдруг ты тоже из таких? Я решила перепробовать все средства!

Я в самом деле ни разу в жизни не ходил в галереи, но сильно сомневался, что изобразительное искусство способно растрогать меня до слез. Такого больше ждешь от плаксы вроде Хосино или большого поклонника творчества конкретного мастера.

Билеты нам продали со школьной скидкой, но таланта художника я, конечно же, совершенно не оценил. Да и среди остальных посетителей никто не плакал, и даже Хосино, явно далекая от мира искусства, просто с открытым ртом смотрела на изображение женщины, читающей письмо у окна.

– По-моему, вот эта очень красивая! – радостно воскликнула она, указывая на даму европейского вида в средневековых одеждах.

– Мм? Угу, да, ничего.

Я согласился, что нарисовано красиво, но мне казалось, что так нарисует любой, кто достиг в своем ремесле определенного мастерства, поэтому ее восторга не разделял.

Мы еще долго бродили по сумрачным залам и разглядывали развешанные по стенам полотна. Хосино каждое разглядывала так внимательно, что я опасался, как бы она не пробуравила взглядом дырку. И все же по недоуменному наклону головы чувствовалось, что она тоже не разбирается в живописи. Это, правда, не мешало ей подолгу зависать у каждого экспоната. Но вот наконец показался и выход.

– Хорошо иногда прикоснуться к искусству! – довольно промурлыкала она, когда мы покинули выставку.

Сегодня даже плаксу Хосино ничего не тронуло до слез, и в целом чувствовалось, что выставка не произвела на нее глубокого впечатления. Я впервые обнаружил, что и Хосино бывает обыкновенным человеком. Мы как будто стали немного ближе.

Только жаль, что сегодня я не дал ей выплакаться. С этими мыслями мы вышли из здания. Снаружи уже сгущались сумерки и зажигались фонари.

– Ой. Мама звонит, я на минутку, – предупредила вдруг Хосино и отошла на пару шагов.

Мне невольно вспомнился разговор с Момокой. Сэмпай сказала, что после гибели старшей дочери мать Хосино тронулась умом и даже пожелала оставшейся дочери смерти. Я изо всех сил напряг слух, чтобы понять, какие у них отношения сейчас.

– Да знаю я. Скоро буду, – тихим и напряженным, каким я его никогда не слышал в школе, голосом огрызнулась Хосино и сразу же повесила трубку.

Когда она снова ко мне обернулась, то выглядела непривычно мрачной и подавленной. Кажется, их отношения ничуть не наладились.

Наконец она уныло предложила:

– Ну что, по домам?

Мне тоже пришло какое-то сообщение. Оказалось, рассылка от «Слезных вечеров». Я оставил номер телефона в анкете, поэтому от них что-нибудь периодически приходило. На этот раз они извещали, что в воскресенье в четыре часа в том же центре пройдет вторая встреча. Обещали, что в этот раз размах будет еще больше, но что-то меня все равно к ним не тянуло.

– Ага, поехали. Пока нам будет по пути, давай подброшу?

– Угу…

И вдруг, когда я посмотрел на Хосино, угрюмо складывающую сумку в корзину, в голове щелкнуло.

– Слушай, а ты в воскресенье свободна?

– Угу. Скорее всего, свободна. А что?

– Позвать тебя кое-куда хочу.

У Хосино глаза стали как блюдца, и она прыснула со смеху:

– Давай! Надо же, обычно это я нас везде таскаю. Что за муха тебя укусила?

– Да почему бы и нет? – смутился я.

Дальше я молча налег на педали. И на этот раз водитель из меня вышел не лучше, чем в первый, и наш велосипед все так же вилял под стремительно темнеющим небом.

⁂

Наступило воскресенье, но перед тем, как ехать на «Слезный вечер», я в первый раз с летних каникул навестил Момоку. Правда, хотя мы с ней давно не виделись, переписывались в последнее время все чаще: я отчитывался о состоянии нашей общей подруги.

– Так, значит, вы ставите пьесу? – спросила сэмпай после того, как я осведомился о ее здоровье.

Чувствовала она себя достаточно хорошо, а на лицо даже вернулся легкий румянец.

– Да. Мы с Хосино решили работать над декорациями. Бюджет у нас скромный, так что будем просто понемногу мастерить их сами каждый день.

– Звучит весело… – мечтательно пробормотала Момока, и я немного смутился.

Наверняка она тоже хотела бы весело провести с одноклассниками последний осенний фестиваль.

Девушка добавила смиренно:

– Наши вроде как остановились на косплей-кафе с горничными.

Уверен, она бы в одиночку собрала им полную кассу, но вслух я ничего не сказал.

– И что ставите? – продолжила расспросы Момока.

– Да вот… «Ромео и Джульетту». Банально, правда?

– Такую грустную историю?

– Так и знал: ее нежелательно Хосино показывать, да?

– Пожалуй, – со вздохом согласилась Момока, подтверждая мои худшие опасения. – А нельзя поменять на что-нибудь более жизнеутверждающее?

– Ну, репетиции уже начались, да и декорации делаем вовсю… Не думаю, что ребята пойдут навстречу.

– Да…

Может быть, мы зря переживали – вряд ли любительская школьная постановка могла сильно навредить Хосино. И все же мы старались избегать всего, что подтолкнуло бы ее к роковому шагу, потому неудивительно, что готовились мы к худшему. В спектаклях, в отличие от кино, действие разворачивается прямо у тебя на глазах в реальном времени, а с учетом нашего участия в его создании эмоциональная связь только усилится. Черт его знает, насколько пьеса подействует на Хосино. Нам оставалось только молиться, чтобы ее душа не качнулась в сторону пропасти.

– Наверное, надо все-таки проще к этому относиться. Я уверена, даже Судзуну не вгонит в депрессию простая школьная постановка.

– Надеюсь.

В общем, мы пришли к выводу, что надо просто наблюдать за развитием событий. Я все равно в классе авторитетом не пользуюсь, поэтому привередничать поздно.

– Зато сегодня я позабочусь, чтобы Хосино проплакалась как следует, – пообещал я перед тем, как уйти на встречу.

До годовщины смерти Юдзуны оставалось два месяца. Если я что и мог успеть за это время, так это дать подруге пролить вдоволь слез.

Если честно, я сомневался, что этого достаточно, чтобы склонить чашу весов в другую сторону, но раз Момока считает, что после слез подруге намного спокойнее, то попробовать точно стоит.

В автобусе я сел на одно из задних сидений и открыл твиттер.

Зензенманн на мое недавнее сообщение не просто не ответил – он его даже не прочитал. Я не верил в городскую легенду, но все-таки хотелось, чтобы он меня как-то успокоил.

От остановки перед станцией я пробежался, потому что еще издалека углядел у сферического арт-объекта девушку с неизменным хвостиком. Я уже хотел ее окликнуть и даже поднял руку, но запнулся и остановился.

Хосино уткнулась в телефон и казалась сгорбленной под грузом какой-то невыносимой тяжести. Я и прежде чувствовал, что она с каждым днем становится все мрачнее. Возможно, сказывалось приближение страшной даты.

– Привет! Давно ждешь? – нехарактерно для меня радостно поздоровался я и даже похлопал ее по плечу.

Подруга вздрогнула, но быстро сообразила, что это я, и улыбнулась, точно на хмуром небе показалось солнышко. На самом деле я бы вечно смотрел именно на ее улыбку, а не на слезы.

Мне вдруг подумалось: «Живи еще долго-долго».

– Сэяма-кун! Уф, напугал. Ты чего такой веселый?

– Представь себе, и такое случается. Ну, идем!

– Гм! А куда? А то ты же ничего не сказал.

Я лучезарно улыбнулся:

– Вот на месте и узнаешь!

– Нечестно, – надулась Хосино, но никакие доводы меня не смягчили.

Добрались мы от станции за десять минут. По стрелкам от входа дошли до зальчика на втором этаже. С прошлого раза они, получается, переехали в помещение поскромнее.

– «Слезный вечер»? – прочитала Хосино на табличке и с удивлением воззрилась на меня.

– Сегодня заседание кружка, – объяснил я, пока мы выбирали пару свободных мест.

Хосино погрузилась в изучение листовки, которую взяла на входе.

– Ого! Любопытно.

– Да, ничего так.

– А ты что, уже был?

– Угу, в прошлом месяце.

– А чего меня не позвал? – возмутилась Хосино.

Я огляделся по сторонам. Кого-то из гостей я помнил по прошлой встрече, но и новых лиц хватало. И опять зал в основном заполняли взрослые лет до пятидесяти, а других школьников видно не было.

– Ой! Сэяма, ты? Надо же, снова пришел, – вдруг раздался из-за спины смутно знакомый голос.

Надо мной навис какой-то парень-брюнет в голубой рубашке.

– Извини…