Со смертью нас разделяют слезы - Ао Морита

– Вот неправда… Мне самому не нравится финал «Ромео и Джульетты», так что вовсе я не ради Хосино стара…

– Хоть передо мной-то не притворяйся. – Сэмпай заглянула в мое смущенно опущенное лицо.

Я глубоко вздохнул:

– Сдаюсь. – И поднял руки. Момока хихикнула. – Но ты тоже ради нее себя не пожалела. Хосино это видела.

– О нет, меня раскрыли. Но спасибо, что ты так о ней заботишься.

– Не за что. Я сам так решил.

– Все-таки ты ее любишь, да?

Но не успел я ответить, как Хосино вернулась в палату, и я поспешно захлопнул рот. Момока опять ехидно рассмеялась.

– М? О чем болтали?

– Об импровизации. Но да ладно. Я вот что хотела предложить: давайте возобновлять заседания кружка! Приходите хоть завтра!

– Ну конечно! Я все принесу!

Я с облегчением слушал непринужденный разговор. И молился, чтобы мне довелось любоваться их дружбой и через неделю, и через месяц, и в новом году.

Река слез

– Слезы – такая штука: хороши, только если льются из глаз. Если бы капали с пальцев, локтей или из ушей, никто бы даже не помыслил устраивать всякие «Слезные вечера». На что угодно спорю.

Наступила уже середина октября. Меня опять занесло в тот самый городской культурный центр, и я снова пропускал мимо ушей всякую белиберду, которую вещал ничему не научившийся и потому явившийся на очередной «Слезный вечер» Фурухаси. Сейчас мы отдыхали после череды видеороликов на десятиминутном перерыве. На этот раз мой приятель даже конспекты не принес, поэтому не представляю, зачем он вообще пришел.

– Да уж, слезы из ушей – какая-то гадость. Восхищаюсь твоим воображением.

– Ну а разве я не прав? Ушных слез все бы стыдились и пытались их прятать, а из глаз у людей прямо какое-то недержание. Уж лучше бы из носа текло.

– Это называется «сопли».

Дядька, который сидел перед нами, зыркнул на Фурухаси и цокнул языком. Но парень уже распалился:

– Все слишком легко плачут! А, кстати! Эта твоя, как ее, Судзуна-тян? Не придет сегодня?

– Не-а. Я позвал, но она отказалась.

– О как. Отшила тебя?

– Нет же!

Перерыв подошел к концу, и мероприятие продолжилось. Когда я только пригласил Хосино, она согласилась, но вчера вечером написала, что плохо себя чувствует.

Меньше месяца до годовщины смерти ее сестры. Момока тоже замечала, что наша подруга день ото дня делается все молчаливее, поэтому мы каждый день обменивались детальными отчетами о состоянии Хосино.

Ни я, ни Фурухаси, как обычно, так и не расплакались.

– Все-таки фигня эти вечера, – ворчал Фурухаси, когда мы покинули зал. – Пора, наверное, с ними закругляться. А ты как, Сэяма? Пойдешь в следующем месяце?

– Угу. Я поставил себе целью на год расплакаться.

– Мм. Осталось всего два месяца с небольшим. Что, никак?

– Пока никак.

– А откуда вообще такое желание?

Я задумался, что ему ответить. Интересно, что скажет этот слезоненавистник, если я объясню ему про адакрию? Вообще, он столько всякой бесполезной ерунды знает о слезах, что и про болезнь мог слышать, но как раз поэтому я сомневался, стоит ли признаваться.

– Я так давно не плакал, что уже забыл, каково это. В общем, в основном от любопытства.

– Вот как? Ну да, понятно, – пробормотал он в ответ.

Больше до самой станции он не проронил ни слова, и мы разъехались в разные стороны. Я даже не представлял, о чем он думал.

⁂

Как-то раз в конце октября в воскресенье, в унылый дождливый день, так получилось, что я заглянул к Хосино в гости. Я думал, увижу где-то в их двухкомнатной квартире фотографии покойной сестры или еще какие-то следы безвременно оборвавшейся жизни, но ни в гостиной, ни в комнате подруги мне ничего такого не попалось.

Попивая чай, я смотрел, как Хосино натягивает на стену экран. Под глазами подруги залегли тени, как будто она плохо спала.

«Ты знал, что у Судзуны дома есть домашний кинотеатр? Судзуна, покажи завтра Сэяме-куну!» – предложила вчера во время нашего визита Момока, и Хосино растерялась от неожиданности. Поначалу она колебалась, однако сэмпай убедила ее весомым аргументом: мол, эффект от фильмов намного сильнее на широком экране, чем на крохотном мониторчике.

Похоже, Момока из кожи вон лезла, чтобы свести нас с Судзуной и подарить подруге волю к жизни ради любимого молодого человека.

«Еще рановато загадывать, но почему бы вам на Рождество не сходить полюбоваться гирляндами? Я вам как раз собиралась к Новому году подарить билетики на новое романтическое кино», – смущала она нас. Вылитая назойливая тетушка-соседка! Впрочем, я тоже хотел, чтобы Хосино повеселела, и по мере сил старался подыгрывать Момоке. Так и получилось, что сегодня я впервые в жизни оказался в гостях у Хосино.

В отличие от моей комнаты тут, с одной стороны, царил порядок, а с другой – все заполонили мягкие игрушки и прочие мелочи, которые ожидаешь увидеть у моей ровесницы.

– Круто! Собственный домашний кинотеатр! – вслух восхитился я.

– Папа – киноман, так что мне досталась от него старая техника.

– Понятно.

Я вспомнил, что после гибели старшей дочери отец покинул тронувшуюся умом супругу. Той, кстати, почему-то не оказалось дома.

Закончив настраивать экран, Хосино соединила проектор и проигрыватель. А я все не находил себе места, потому что с самой начальной школы не то что у девочек в гостях не бывал – но вообще у сверстников.

– Момока-тян посоветовала вот этот фильм. Говорит, рыдала вся Америка! В общем, включаю, – пробормотала хозяйка комнаты, задергивая занавески и устраиваясь рядышком со мной. Чувствовалось, что она нервничает.

Фильм оказался нацеленной на взрослую аудиторию романтической драмой про двух ребят, которые встречались в школе, а спустя десять лет столкнулись на вечере выпускников и снова друг в друга влюбились. Меня сильно смущало, сколько они там целовались, хотя Момока, наверное, намеренно выбрала именно такую картину.

После фестиваля Хосино устраивала заседания кружка не чаще раза в неделю. Я спрашивал: «Как мы сегодня?» – а она отвечала: «Сегодня не будем». Кажется, мы уже целый месяц не смотрели вместе кино.

В остальное время просто читали книги, но Хосино не плакала. Только угрюмо листала страницы, пока не звенел звонок, а потом уходила домой. Из-за такого распорядка мы и разговаривать стали меньше, и я уже не знал, как подступиться.

Вот и финал. Я покосился на подругу и увидел, как в полумраке поблескивают у нее на щеках мокрые дорожки. Кажется, я не видел ее слез с самой эскапады на фестивале, поэтому невольно засмотрелся. Уж очень красиво они сверкали в отсветах экрана.

Она, кажется, заметила мой взгляд, и наши глаза встретились. Только тут Хосино заметила, что плачет, и поспешно вытерла лицо. Я сразу почувствовал, будто увидел нечто, что для меня не предназначалось, и тоже попытался сосредоточиться на фильме, но слишком переживал за подругу, и в голове ничего не откладывалось.

Когда пошли титры, я, не вставая, зевнул. Хорошее кино, но не настолько, чтобы плакать, – решил я сам про себя… как вдруг услышал, что Хосино чуть не задыхается.

Все это время она лила тихие слезы, но вдруг разревелась в голос. Уткнулась в колени и, захлебываясь, рыдала, как будто кто-то вытащил из бочки затычку.

– Что с тобой? – спросил я, но она не ответила. Только горестно плакала.

Кажется, фильм тронул ее до глубины души, где копились тревоги, и вот они разом выплеснулись наружу.

Слезы текли и текли, как будто прорвало плотину. Я понятия не имел, что делать, и только робко гладил содрогающуюся спину. Никогда раньше не видел, чтобы она плакала настолько самозабвенно. Не знаю, помогала ли моя забота хоть чем-то, но руку во всяком случае не убирал.

Постепенно Хосино успокоилась, взяла салфетки со столика и высморкалась. В ведро полетело сразу несколько комков бумаги.

– Полегче? – осторожно спросил я.

Хосино, не поднимая зареванного лица, кивнула.

– Прости, что разрыдалась, – прогнусавила она.

– Ничего.

– Что-то я совсем расклеилась. Недаром рыдала вся Америка! – попыталась пошутить она, но даже я прекрасно понимал, что дело не в этом. Хотя, наверное, и она не заблуждалась насчет моей проницательности.

Вдруг Хосино вскочила, убрала экран и все вернула по местам. Я лишь молча наблюдал. Пытался придумать, о чем поговорить, но слова не шли на ум.

– Интересный фильм, – первой нарушила невыносимую тишину подруга.

– Ага, – согласился я, и разговор снова утих.

Не в силах выдерживать гнетущее молчание, я начал собираться:

– Пожалуй, пойду домой. Не хочу засиживаться.

– Да? Ладно.

Когда