Со смертью нас разделяют слезы - Ао Морита

– До встречи в школе! – И уже взялся за ручку двери.

Но вдруг Хосино окликнула меня:

– Слушай, только не рассказывай Момоке, как я тут сопли распустила. Не хочу, чтобы она волновалась.

– Угу. Ладно, ничего не скажу.

– Спасибо. Ну, хорошей дороги!

Я махнул рукой на прощание и ушел. Сердце до сих пор колотилось. Я даже не думал, что она так отреагирует…

Несмотря на довольно ранний час, уже совершенно стемнело, дул пронизывающий ветер, живо давая понять, что ноябрь не за горами.

Надеюсь, мы его переживем и Хосино опять будет улыбаться как прежде. Вернутся ли прежние веселые заседания?

⁂

Несколько дней спустя, когда Хосино опять не захотела остаться на заседание кружка, я отправился навестить Момоку: по какой-то случайности она пригласила меня как раз после отказа Хосино.

Давненько мы с ней не виделись с глазу на глаз. Обычно мы использовали такие встречи, чтобы обсудить, как дела у нашей общей подруги, и составить план действий.

До годовщины оставалось две недели. Я не понимал, в самом ли деле Хосино и в этом году задумала что-то с собой сделать. Только видел, что с каждым днем она выглядит все мрачнее, и презирал себя за беспомощность и слабохарактерность.

– Можно? – Я постучался.

– О! Проходи, проходи, присаживайся, – улыбнулась Момока и закрыла книгу. Она совершенно побелела, и с первого взгляда было видно, что ей нехорошо. – Как Судзуна?

– Такая мрачная, что я ее с трудом узнаю́. Совсем пала духом. В последнее время прогуливает занятия и не соглашается участвовать в заседаниях кружка…

– Ясно… – вздохнула Момока. – Надо что-то делать.

Я рассказал, как горько расплакалась Хосино, когда мы смотрели кино у нее в гостях, и заодно решил подробнее расспросить о двух прошлых годах.

– Можно узнать о том, что же все-таки произошло? Как она до такого дошла, ну и вообще…

– Угу… Понимаю. В первый раз Судзуна пыталась повеситься, но мама вовремя заметила. А во второй раз я не дала ей спрыгнуть с платформы. – Момока говорила, мучительно выдавливая из себя слова. Наверняка она и вспоминать об этом не хотела.

Чтобы снова заговорить, ей понадобилось время.

– В сравнении с прошлым и позапрошлым годом она выглядит значительно веселее и обещала мне, что больше никогда, но теперь мне за нее опять страшно…

Слова давались сэмпаю с трудом. Кажется, беззаботный вид, который в ее присутствии на себя напускала Хосино, чтобы не тревожить подругу, вовсе ее не обманывал.

Я уверен, что и с покойной Юдзуной Момока тоже дружила, потому по мере приближения трагической даты на нее тоже наваливались печальные мысли. Еще и собственное здоровье подводило.

– Не волнуйся. В этом году я сам с нее глаз не спущу… Эх, обнадежил так обнадежил.

Момока усмехнулась в ответ на мой горестный вздох.

– Правда обнадежил, – утешила меня она. – Я уже спрашивала, но все же: ты любишь Хосино?

– Не знаю. Я никогда ни с кем не сближался и не понимаю собственных чувств, – смущаясь, ответил я, ничуть не покривив душой.

Такое со мной случилось впервые, поэтому я не знал, как правильно выразить чувства, что я испытывал к Хосино. Всю жизнь я держался от людей подальше и еще ни разу не бросал все силы на помощь кому-то.

– Я думаю, любишь. Иначе я никак не могу объяснить, почему ты столько для нее делаешь. Положи руку на сердце и подумай о Судзуне. Что ты чувствуешь, когда вспоминаешь ее усталость?

Я послушался совета и прижал ладонь к груди. Подруга чахла на глазах с приближением годовщины гибели сестры, и мне в самом деле хотелось немедленно что-то с этим поделать, это факт. Поэтому я не жалел времени, задерживался с Хосино допоздна, наплевав на гнев отца, и даже не побоялся стать врагом всего класса тогда, на фестивале.

Под ладонью сердце забилось быстрее. Я осознал: больше всего мне хотелось, чтобы Хосино снова стала той лучезарной девочкой, которую я повстречал в начале лета в читальном зале.

Тогда я опустил руку и признался:

– Ты знаешь… грусть.

– Вот! Это любовь. Я думаю.

Так я и понял, что влюблен. Пришлось напрячь мозги, чтобы осмыслить это чувство. В носу странно защипало. Ненадолго, но боль в груди осталась.

И тут постучали.

– Открыто!

Дверь открылась, и на пороге показалась худая женщина с целой корзинкой фруктов.

– Ой! Тетя Хосино! Здравствуйте!

– Привет, Момока-тян. Это твой друг?

Я робко поклонился.

«Тетя Хосино» – это значит…

– Это мама Судзуны! Она иногда меня навещает. А это одноклассник Судзуны, Сэяма-кун.

Я еще раз поклонился, представляясь. Неожиданная встреча выбила меня из колеи, поэтому ничего осмысленного я не сказал.

– Вот оно что! Спасибо, что дружишь с дочкой.

– Что вы… Мне, наверное, лучше идти?

– Сэяма-кун, да ты только что пришел! Оставайся, – остановила меня Момока.

Мама Хосино тоже настояла, чтобы я сел, и пришлось подчиниться.

Женщина спрашивала, как дела у Момоки, что там в школе, и я безмолвно слушал их диалог. Я улавливал в матери черты сходства с дочерью, и даже говорила она точно так же в нос.

Момока рассказывала, что после гибели Юдзуны мать тронулась рассудком, но сейчас, видимо, уже пришла в себя. Она производила впечатление доброго человека, и даже не верилось, что она так изводила Хосино.

– А что касается Судзуны… – сказала она и вдруг осеклась. Судя по тому, как она покосилась на меня, мое присутствие ее смущало, и она не знала, стоит ли продолжать.

– Сэяма-кун все знает, поэтому говорите, – подсказала Момока.

– Да? – вздохнула женщина, кивнула и промолвила: – Вы, наверное, тоже заметили, что в последнее время Судзуна сама не своя. Я боюсь, как бы она в день годовщины не… сделала ничего непоправимого.

– Мы как раз об этом говорили. Она и в вашем присутствии грустит?

Мать Хосино кивнула. Мне показалось, в робко опущенных глазах блеснули слезы.

– Я ей такого наговорила, и теперь она… Если я еще и Судзуну потеряю… – Она зажала рот.

По щеке скатилась слеза и упала на колени. А потом еще и еще – как из подтекающего крана.

Я-то считал, что мать ненавидит Хосино, и лишь теперь осознал, что она раскаивается в своих словах и искренне любит дочь. Вот только, видимо, Хосино не понимает ее чувств. Я сразу вспомнил, как подругу раздражали бесконечные звонки.

Наверное, те жестокие слова оставили неизгладимый след в ее душе.

– Я уверена, все обойдется. Судзуна… обещала, – дрожащим голосом заверила ее Момока. Как будто заразившись от гостьи, она тоже заплакала.

Мне подумалось, что через слезы они контролируют готовые взорваться эмоции. Наверное, любой на подсознательном уровне прибегает к этому средству. Слезы нужны человеку, чтобы унять захлестывающие с головой чувства. Кажется, теперь я понимал, отчего люди плачут, когда им грустно. Оттого что я даже в такую минуту не проливаю слез, я стыдился смотреть им в глаза. Хотелось провалиться на месте. Разве я имею право бояться за Хосино, если не умею за нее плакать?

И все же, как я ни старался, как ни напрягал глаза, из них так ничего и не потекло.

– Пожалуйста, и ты тоже не бросай мою Судзуну, – обратилась ко мне мать Хосино, вытирая слезы платком.

– Конечно, – пробормотал я, не поднимая на нее взгляда.

Вскоре женщина ушла, а мы с Момокой продолжили разговор. Она с любовью рассказала мне о детстве сестер и о том, какой была Юдзуна. Девочки с самых ранних лет отличались неуемной энергией, всегда одевались одинаково и вообще прекрасно ладили. Всюду ходили вместе, младшая – хвостиком за старшей.

Обе еще в начальной школе начали играть на фортепиано, но у Юдзуны мастерство росло быстрее, чем у сестры, она даже выиграла несколько наград. Хосино, правда, никогда не расстраивалась и только пуще хвасталась талантливой сестрой. Кажется, лишь раз они воспользовались тем, что похожи как две капли воды, и в школе поменялись местами. Друзья сразу же догадались, а вот преподаватели ничего не заметили.

На этом месте я невольно рассмеялся.

Как-то раз им понравился один и тот же мальчик, но Судзуна не верила, что он может предпочесть ее сестре, потому сдалась без боя и даже болела за них.

– А Юдзуна тоже плакала по поводу и без?

– Не-а. Если честно, я вообще не видела, чтобы она плакала. А вот Судзуна с детства такая.

– Удивительное различие.

А может, старшей сестре просто нельзя было плакать, когда младшая заливается слезами.

– Тетя Хосино страшно жалеет, что сказала Судзуне те страшные слова. После гибели Юдзуны она была сама не своя, и теперь не понимает, как у нее язык повернулся. С тех