Летний сад - Полина Саймонс

Потом дежурная в приемном отделении сказала ему, что Татьяна уехала из госпиталя в семь, и Александр ждал, но, когда она не появилась дома к девяти, он отправился на работу, прихватив с собой Энтони, не желая, чтобы мальчик сидел в доме один.

Сын так мрачно молчал, сидя в углу приемной, что Александр просто не мог отправиться на назначенные встречи. «Пройдись по магазинам, Энт, купи мороженого; вот, возьми деньги, купи себе что-нибудь…» Но Энтони не двигался с места.

Этим вечером в строительной компании Баррингтона должен был состояться прием в эффектном доме новой конструкции, который только что закончили. Пригласили сто пятьдесят гостей. На кону стояло многое, как, например, весьма желаемое предложение построить здание для престижного конкурса строителей пятьдесят девятого года.

В четыре пополудни Александр и Энтони вернулись домой, чтобы собраться. Татьяны не было.

Однако она побывала дома, потому что все тарелки, что стояли в буфете и шкафчиках, валялись разбитыми на линолеуме. Все тарелки. И все чашки и блюдца тоже. Дадли, Кармен, их брак – на полу в их доме.

Александр и Энтони мрачно уставились на этот хаос, на это безумие.

«Таня, ты простишь мне то, что я оказался в тюрьме?»

«Да».

«Ты простишь мне мою смерть?»

«Да».

«Ты простишь мне…»

«Шура, я прощу тебе все».

– Кто-то дома был, – решил Энтони, бросая куртку на вешалку. – Только я не думаю, что это была моя мама.

Им понадобилось больше часа, чтобы собрать все осколки.

Когда Александр вошел в спальню, чтобы переодеться, он испустил страдальческий стон. На их одеяле, на их кремовом одеяле с бутонами роз лежали длинные, печальные пряди светлых волос Татьяны. Просто срезанные кое-как, они лежали спутанной грудой. А самый острый армейский нож Александра, из синеватой ружейной стали, валялся на полу поблизости.

Александр долго сидел на кровати, положив руки на колени, а по радио звучала «Sposa son disprezzata»[10] Вивальди. Александр был просто потрясен реакцией безмятежной женщины, которую, как ему казалось, он так хорошо знал, на то, что он принес в их тихий дом подобную войну… Он ведь думал, что это, как и все прочее, приведет в худшем случае к стычке… Но это была война. Fida son oitraggiata…[11]

И мысленно он постоянно слышал тихий голос Татьяны, твердый, как гвоздь, говорящий: «Александр Баррингтон, мой друг, мой муж, мне кажется, ты невнимателен».

Просто невозможно, чтобы происходило такое! Сердце Александра отчаянно болело. Это невозможно! Подлинная жизнь не может их перемолоть. Они выше этого, разве не так? Они – Александр и Татьяна. Они проползли на животах через замерзшие океаны, через целые континенты ржавых копий, с них сдирали кожу за их грехи, их били и обескровливали – и все для того, чтобы они снова добрались друг до друга. Такого просто не могло произойти.

Когда Александр принял душ и собрался, убрал волосы Татьяны в свой комод и вышел из спальни, он сказал сыну:

– Энт, что-то мне подсказывает, что мама сегодня не пойдет на прием. А ты чем хочешь заняться? Я-то должен пойти.

На прием был заказан банкет, а в их доме не оставалось еды, кроме «Спэма» – дешевых мясных консервов, американского дара по ленд-лизу умирающему от голода Советскому Союзу, – Татьяна всегда держала под рукой эти банки. И теперь Энтони ел этот «Спэм» вилкой прямо из жестяной банки. Сидя на диване, Энтони посмотрел на отца и сказал:

– Она нас бросила, да?

И заплакал.

У Александра сжалось горло; он сел рядом с сыном:

– Она не бросила нас. Она не бросила тебя.

Кто-то устроил ему некую чертову трахеотомию.

– Тогда где она?

– Как ты думаешь, если бы я знал, я сидел бы сейчас здесь, прием или не прием? – сказал Александр. – Я не знаю.

– Ох, папа…

– Энт, мне так жаль… Твой папа вел себя плохо, и мама очень расстроена. Я не собираюсь все подслащивать для тебя. Но не тревожься, она вернется, вот увидишь.

– Как она вернулась за тобой?

Александр постарался говорить легким тоном:

– Да, что-то вроде того. – Он растрепал сыну волосы. – А теперь идем. Там будет нормальная еда, на приеме.

– «Спэм» и есть нормальная еда, – возразил Энтони, заглядывая в банку. – Эта была последняя. Я их ем с прошлой недели. Это да еще ее сухой хлеб, что оставался.

– Хорошо, что мы можем купить еще «Спэм» и хлеба, – сказал Александр, когда они уходили.

На этот раз он включил огоньки на елке, огни на доме, на крыльце – на случай, если она вернется раньше, чем они. Что такого случилось вчера, что довело ее до подобного безумия, которое он нашел в доме? Энтони был прав: женщина, которая расколотила тарелки и отрезала свои волосы его армейским ножом, не была Татьяной. Должно было что-то случиться.

Или скорее… что-то еще должно было случиться. Но что?

В грузовике Энтони сказал:

– Почему ты не можешь просто сказать маме, что виноват? Я всегда так делаю.

Александр уныло улыбнулся:

– Да в чем ты можешь быть виноват, Энтони? Ты знаешь, в глазах твоей матери ты ничего дурного не совершаешь.

– Я иногда делаю что-то такое, что ее расстраивает, – пожал плечами Энтони. – Ну, как та драка с парнем Мескером. Но ты же знаешь, какая она. Она просто хочет услышать, как ты признаешь, что виноват, и сразу тебя прощает.

– Думаю, на этот раз ей может понадобиться нечто большее, чем простое «я виноват».

Конечно, она не появилась на приеме. Александр, разбитый, измученный, в ярости, сходил с ума. Без нее он ходил между гостями, пил, изображал общительность, гостеприимство, да, этот дом, да, угощение, да, его сын хорош собой, а сын сидел на кушетке и не прикасался к еде, а все остальные вопросы звучали одинаково: «А где Таня?», – а Александр каждые пять минут уходил в маленький кабинет и звонил всем, кого знал и кого не было на приеме. «Нет, – отвечали ему Кэролайн и Кассандра, – мы не знаем, где она». «Нет, – говорили ему Эрин и Хелена, – мы не знаем, где она». «Нет, – сказала Франческа и лишь после паузы добавила: – Я не знаю, где она». Он продолжал спрашивать из-за этой паузы, но она повторяла, что ничего не знает. Он даже позвонил в Нью-Йорк, Викки, там ведь уже было утро. Викки явно была не в настроении, но тоже ничего не знала.

– Ты что, потерял Таню? – спросила она. – Не беспокойся. Далеко не уйдет. Но постарайся найти ее до того, как я приеду