Сказка о царевиче-птице и однорукой царевне - Надежда Николаевна Бугаёва

Ляля Гавриловна записалась на курс литературоведения, который вёл Г-н Аничков, и вписала свои имя и год рождения в общий список под сотнями других имён. Ей выпал номер 186: волнительное совпадение, так как это были первые 3 цифры года рождения Развалова.

Заклятье

В Париже Ляля Гавриловна стала M-lle Lala, и в первую пору ей каждый раз слышался звериный голос Никитина, когда её звали так. Но теперь она не испытывала отвращения: Никитин был его другом, а всё его было для неё святыней, которой она поклонялась.

Развалов был её небесным покровителем, вот только причащаться его надлежало не красным вином, а зелёным Oxygénée. Разве не станет христианин ближе к Христу, вкусив хлебной плоти его и испивши винной крови? Все чудно знали, что да. Так разве Ляля Гавриловна не приблизится к своему спасителю, причастившись его яду?

Она с детства знала, что все мы пьём волшебный яд желаний, ибо желание волшебства извечно пересиливает страх гибели. Она знала также, что высшее проявление благородства – отдать весь мир и вообще всё за один, один лишь взгляд из тех, которых всё блаженство – яд. Это были прописные истины её детства, она не умела видеть жизнь иначе.

Пространство вокруг расширилось, и Лялины габариты соразмерно ему уменьшились. В Париже она чувствовала себя маленьким зверьком на большом холме. Большие звери не замечали её, ветер продувал холм. Идя по набережной, Ляля поднимала голову и нюхала воздух: всякий, мало-мальски знакомый с обонянием, констатировал бы, что пахло возможностями. Усмехаясь, Ляля думала себе: возможностей в основном две – слететь с холма кубарем или увидеть лесное чудо. Ведь, не правда ли, Париж известен чудесами?

Она знала, что у него квартира на другом берегу Сены. Газетные листки в Париже всегда писали, кто из известных лиц прибыл, убыл или оскандалился. Ляля покупала их, не пропуская ни номера, надеясь прочесть фамилию Razvalov.

В начале осени вышел новый сборник Астарте – «Sanguis diaboli»[32]. Об этом написали, потому что самого Развалова постоянно ожидали в Париже, но в книжные лавки что-то новое из петербургских издательств могло или вообще не попасть, или изрядно запоздать. Ляля Гавриловна написала два письма с просьбой прислать ей сборник: дяде Борису и Танюше.

Устроившись в комнатах, Ляля завела себе новую Танюшу – на этот раз не Попову, а Мохначёву. Она почему-то сразу сочинила ей присказку, наподобие той, какую Никитин выдумал для прежней Танюши несколько лет назад: Танюша Мохначёва, угостила калачом бы!

Присказка казалась ей глупой и смешной, как и сама Танюша, едва понимающая по-французски, чьи родители держали булочные лавки в Москве. С другими двумя девицами Ляля Гавриловна едва здоровалась.

Новой Танюше Ляля читала вечерами его стихи. Ей всё время хотелось прочесть так, чтобы Танюша поразилась и узрела удивительное алмазное зерно, хранимое в глубинах его стихов и делающее их особенными. Но каждый раз в реакции Танюши чего-то недоставало, и Ляле хотелось схватить Танюшу и голыми руками натянуть её на понимание, как на кол.

Она сердилась на Танюшу и однажды кормила с Танюшиного блюдца кота и поставила обратно, не помыв. Вечером, видя, как Танюша, ничего не подозревая, пьёт из блюдца, Ляля Гавриловна чуть не расплакалась.

Перед сном, уже ночью, она зажгла свечу и ножничками порезала себе руку. Долго лизала красивый тонкий порез, – а затем повторно провела лезвием по дну раны.

На другой день, после учёбы, она зашла в галантерейную лавку и выбрала новые перчатки, кружевные, цвета лаванды. Перед сном она надела их и, лёжа в постели, до ночи рассматривала свои руки. Как будто колдунья пришила ей новые руки, и теперь у неё должны были появиться колдовские силы… Злые или добрые?

Она чувствовала также, что её строгость опадает, что теперь она позволяет себе больше и больше. Раньше были у неё краски, позы, одежды, пища, слова, предметы и поступки, которые она полагала запрещёнными для себя и не позволяла себе ни при каких обстоятельствах. Теперь же внутренние запреты отступали, завеса рассеивалась. Ляля как будто поднимала руку, чтобы ощупать стену, а там не было никакой стены.

В октябре, возвращаясь из поездки в другую часть города, увидала Ляля Гавриловна афишку в окне нового дома с витиеватыми решётками и распростёршим колючие руки металлическим шиповником над подъездными воротами:

Ce soir!

La dernière musique française et poésie de la mode,

avec Claude Debussy

et Élie Razvalov[33]

Это было его имя, он был тут, в этом городе… Здание не было зданием консерватории – та находилась гораздо дальше, не доезжая до Бельвилля. Это же был один из оригинальных трёхэтажных особняков молодого архитектора Гимара, создававшего по-барочному угловатое и узорное art nouveau[34], о чём писали в газетах.

Илья Ефимыч будет участвовать в музыкальном вечере! он будет выступать!..

– Билетов нет!

Как нет? Ляля Гавриловна по-дурацки стояла в дверях, пока рыжеватый молодой человек говорил с предыдущей посетительницей:

– Мадемуазель, мне жаль, но вы видели нашу залу? При всём желании, мадемуазель…

Он оглядел девушку и засмеялся:

– О, не смотрите так: мы и так уже продали билетов больше положенного. Приставные стулья элементарно некуда ставить! Но не печальтесь: в следующий раз господа будут выступать в зале побольше, обещаем.

Француженка перед Лялей повернулась и ушла, цокая ворчливыми каблучками. Рыжеватый перевёл светлые весёлые глаза на Лялю Гавриловну, его брови ждали вопроса:

– Oui?[35]

– Мсьё, вы… вы здесь служите?

Кивок.

– Это здание же создано Мсьё Эктором Гимаром?

– Oui, полагаю, что Мсьё Гимаром… Это, вообще-то, доходный дом Мсьё Парэ, а Мсьё Гимар только проектировал… А почему вы интересуетесь, мадемуазель?

– Тогда я… я должна обратиться к вам. Я являюсь слушательницей Высшей русской школы общественных наук и… и я изучаю современную архитектуру. Мсьё Гимар преподаёт в Школе декоративных искусств… и читает у нас курс. И мне поручено посетить три дома Мсьё Эктора Гимара, с тем чтобы… чтобы выступить о них с докладом.

Смеющиеся глаза молодого человека рассматривали лицо Ляли Гавриловны, её щёки и губы, её шею и плечи.

– Мсьё, я уже посетила два дома, и… и нынче последний день. Мне необходимо побывать в этом доме Мсьё Гимара и описать его… его главную залу, и это должно случиться непременно сегодня. Я устала, я голодна, вся моя жизнь поставлена на карту. Прошу вас, Мсьё, если я не изучу этот дом изнутри сегодня, моей учёбе конец, и мне