Сказка о царевиче-птице и однорукой царевне - Надежда Николаевна Бугаёва

И рыкала проклятья:

Вкус моих губ вину дало

Заклятье.

И охладел на мне твой взор,

И рук кольцо прохладней,

Но только больше жгло мне кровь

Заклятье!

Оледенел и выцвел губ

Багрец, омытый в яде,

Но вечным сделала любовь

Заклятье.

Ляля Гавриловна не расслышала конца: он сказал, что вечной сделало любовь заклятье или что вечным сделала любовь заклятье?..

… Когда одни музыканты ушли за кулисы, а другие спустились в зал обнять друзей, Ляля Гавриловна спохватилась и, с трудом неся собственную голову, орбитой, казалось, сравнявшуюся с Сатурном, нацелилась в сторону дверей. Она хотела подойти к Развалову, хотя и не знала, что скажет ему. Может, переспросит конец стиха?

Она медленно пробиралась сквозь людей. Среди десятков голосов её слух сам собой уловил русские слова:

– Какой же Развалов авантажненький, то-то загляденье! Я люблю его, девочки!

– Хм, раньше был ещё лучше. Теперь подурнел. Ниночка, ты просто любишь его голос, манеру и, хм, габитус[38]. Это его амплуа на сцене, а его самого ты же не знаешь. Так-то и я его люблю.

Отвечавшая, видимо, была медичкой.

– Ой, брось, Соня, это ты любишь всех усатых и неинтересных, вроде Марселя Пруста… А я люблю его по-настоящему! Я храню все его сборники, я кровью вписала его портрет в медальон, я… ой, да что вам говорить!.. Слышали, Развалов с оркестровыми пошли на второй этаж? Им там сейчас сервируют прохладительные воды и ужин. Девочки, я к ним! Сонечка, можешь дать мне твой руж а левр[39]? Не ждите меня, я потом всё расскажу!..

– Погоди, погоди! А тебя там ждут?

– Соня!.. Их флейта, Крюон, сам сказал, глядя мне чуть не в глаза: фу, духота, сейчас бы выпить прохладительного на втором этаже… Ясно же, что он имел в виду!..

– Ниночка, так Развалова сейчас чуть не на руках унесли наверх эти девицы из модного дома! Они уже с ним там! Ты-то куда?..

– Девочки, всё, я побежала!..

Ляля Гавриловна подняла на говоривших глаза – горделивая Соня, медичка, заметив её, смерила взглядом:

– Что?

… В ковровой дорожке на второй этаж утопают каблуки. Лялю Гавриловну не замечают, как будто она таракан, выбежавший из-за панели. Мимо промелькнул лакей, впереди слышатся голоса. Ляля Гавриловна чувствует, что ей не стоило подниматься, но всё равно с удивлением наблюдает свои ноги идущими именно туда, к голосам. Смеются мужчины, взвизгивают женщины.

За незатворённой дверью висит бархатный полог с золотой бахромой – Ляля Гавриловна трогает её рукой. Подходит ближе, так, что бархат касается её щеки. Стоит, всё трогая жёсткую бахрому. За пологом слышны бокалы, льющиеся напитки, движение тел, шёпот, взрывы смеха, скрипы дивана и шорох юбок.

Один из голосов принадлежит Развалову, Ляля Гавриловна легко его узнаёт, но не различает слов. Потом взвизгивают и хохочут женщины, возня и смех постепенно уплывают: очевидно, из комнаты за пологом внутренняя дверь ведёт вглубь дома.

От движения дамского платья бархат качается и приоткрывается щель: Ляля ясно видит шиньон и гранёные плечи женщины, полулежащей на диване в мерцанье полуспущенного платья из модного дома сестёр Калле. Над тонким белым плечом склоняется мужчина, его темная голова поворачивается к свету. Это он.

Ляля Гавриловна понимает, почему из глубины парадной залы его лицо показалось ей нечеловеческим: для вечера он густо насурмил глаза, целиком заполнив глазницы краской и позволив ей стечь струйками по щекам. Это поражает Лялю. Свет рожка отражается бликами от блёсток платья, от сияющих плеч женщины, от её долгих белых рук, которыми она берёт Развалова за голову и притягивает его запятнанное лицо к себе…

… С лестницы раздаются крики и, как слышится Ляле Гавриловне, плач. Стучат каблуки, спешат лакеи, из полумрака коридора выскакивает молодая дама в густо надушенной накидке. Она кричит, а лакей испуганно умоляет её. Добавляются новые голоса, дама проскакивает мимо Ляли в комнаты, шаги её сначала заглушаются в глубине, а потом возвращаются. Она кричит и плачет: Клод, Клод!

Другие крики и взвизги присоединяются к ней, нахлынув на стоящую в дверях Лялю Гавриловну. Выбегая из комнаты, дама – её розовое плачущее лицо измято ненавистью – натыкается на Лялю, дёргает её за волосы и вдруг с размаху хлопает всей ладонью по щеке:

– Девка! Оставь Клода в покое!

Это жена Дебюсси Розали, в прошлом тоже манекенщица в модном доме сестёр Калле. Бывшие в комнате женщины знают её и кричат вслед непристойности. Они сочувствуют её суетливой униженности и сердятся из-за своих прерванных rendez-vous.

Ляля ничего не видит, у неё горит лицо, слезятся глаза. Она поворачивается и на деревянных ногах идёт прочь от бархатного полога с золотой бахромой. Это какой-то ужас, её словно кипятком облили. Лишь бы Илья Ефимыч меня не увидел, лишь бы Илья Ефимыч не..

В коридоре на неё налетает рыженький, давший ей билет. Ляля опускает голову ещё ниже и видит свои руки – она так и держит тетрадь.

– Cherie, что вы тут делаете? – Он берёт её за плечи: – Что тут… Ах, как некрасиво вышло, pardonne-moi [40]!..

Продолжая держать её за плечи, он ведёт Лялю вниз по лестнице, ещё по одному коридору, непрестанно увещевая:

– Ох, как неловко, что вы всё это видели… Pardonne-moi, это я виноват, что не провёл вас… Ну-ну, cherie, всё ведь неплохо сложилось, если посмотреть: вот вы и побывали в доме Мсьё Гимара, и в блокнот записали… Теперь вы выступите с докладом!

Ляля закрывает лицо ладонью, чтобы рыженький не увидел её ошпаренных кипятком щёк. Его зовут Марсель, он изучает историю искусства в Сорбонне и заодно работает у купца Парэ, держащего три доходных дома в Париже, в двух из которых каждую неделю то музыкальные встречи, то литературные чтения.

– Как вы забрели на верхний этаж, cherie? Это была Madame Дебюсси, она… Впрочем, вам это всё неважно. Но кто только её вызвал?

Марсель смеётся и качает головой:

– Хе-хе, Мсьё Дебюсси всё равно заперся на ключ. Она только и видела этого усатого флейтиста, Крюона, с одной вашей русской, хе-хе… и Мсьё Развалова, но ему и дела нет… Давайте, cherie, я доведу вас до дверей и вызову извозчика, уже темно…

… Неделю спустя Ляля Гавриловна взялась дописать за Марселя его работу по истории искусства, которую требовалось сдать к декабрю и за которую он