Интермеццо Лина - Рита Трофимова

— Тётя Мариночка, пожалуйста, не ругайте Филиппа, — пролепетала девочка, — он ведь и правда не знал, что было в той шкатулке, он мне сам об этом сказал, это была волшебная вещица, правда-правда, вот она и превратилась в маленького ужика. Филипп не виноват, тётя Мариночка!

Женщины изумлённо смотрели друг на друга.

— Боже мой, Марта! — воскликнула тётя Марина и прослезилась, — я этого не вынесу. Какое милосердие, какая наивность! Вы должны, вы просто обязаны отпускать её к детям, иначе, Марта, иначе…

Глава 11

Близилась осень. Воздух наполнился ароматами спелых фруктов, душистых трав и сена. Розовые хризантемы и пёстрые астры нежились в лучах августовского солнца. Отголоски жарких деньков ещё слышались в пении птиц и жужжании шмеля, но к вечеру заметно холодало, с отцветающих речных вод тянуло солоновато-пряным букетом гниющих водорослей и ила. Запахи костров и дымков из печных труб навевали тёплые думы о домашнем уюте. Картины природы умиротворяли и вместе с тем наводили тоску, созвучную с сонатой фа минор Доминико Скарлатти. Именно её наигрывала тётя Марина тихими дождливыми вечерами.

У Полянских наступило затишье. Впервые в жизни Филиппа наказали со всей строгостью, и теперь он сидел под домашним арестом, выполняя задания отца. Трудотерапия включала уборку дома, прополку грядок и даже мытьё полов. Чтение книг из стопки на журнальном столике было самым важным пунктом из длинного перечня поручений.

Испытание действительно оказалось суровым. Мальчишки целыми днями носились возле ворот в ожидании Полянского-младшего, дразня его дикими визгами и шалостями. Даже Пашка Потапов заглядывал, однако Филипп, копаясь в огороде, напускал на себя столько важности, будто ему на самом деле доставляло удовольствие это занятие. Лина вспоминала сцену из «Тома Сойера», как мальчишка красил забор возле дома. И теперь книжный герой представлялся ей Филиппом — таким же упрямым рыжеволосым озорником.

Каждый день мальчишка брал в руки книгу и неохотно читал, но вскоре увлекался и выпадал из окружающего мира на долгое время. Лину он в упор не замечал, и девочке выпадала возможность понаблюдать за его неподдельными эмоциями. Филипп не желал расставаться с книгой даже во время ужина, и Лине становилось любопытно, что же так увлекло его. «Серебряные коньки», читала девочка на одной из потёртых корок. Втайне она изучила всю стопку и обязательно решила познакомиться с этими историями сама.

Вечера коротали все вместе. Тишину дома нарушали лишь треск поленьев в камине и лёгкая музыка из магнитолы. Женщины пили чай, согревались глинтвейном и говорили по душам. Лина сидела поблизости и грустила. Последние деньки омрачались мыслями о предстоящей разлуке. Вот закончится лето и не увидит она ни тётю Мариночку, ни Филиппа.

«Ну почему… почему так бывает в жизни? Встречаешь людей, прикипаешь к ним всем сердцем, и они становятся почти что семьёй, такими близкими и родными, и вдруг — расставание на целый год, непозволительно долгий год жизни!» Лина смахнула набежавшую слезу.

'Тётя Мариночка… Ну как же без неё, без ежедневных встреч, без пианино⁈ Одним своим присутствием она наполняет дом теплом и светом, а от её звонкого смеха трепещет душа. Солнечная, необыкновенная, самая лучшая…

Филипп… Скоро, совсем скоро мы разъедемся по московским квартирам, и закончится этот кошмар с бесконечными волнениями и опасностями. Не нужно будет вертеть головой и пугаться шорохов в ожидании пакостей мальчишки. Жизнь войдёт в привычное русло до следующего лета, будто и не было несносного рыжеволосого соседа. Только почему, почему же так горестно?'

Лина совсем приуныла, вспоминая недавние события. Даже последнее казалось ей удивительным приключением. О нём взрослые старались не упоминать, и если бы не ранки от укуса на пальце — два точечных багряных следа, то и Лине всё случившееся показалось бы сном. В душе оставался какой-то неясный осадок, однако она не держала зла на Филиппа и обвиняла в глупости лишь себя.

Занятия музыкой пришлось отложить. Лина слушала великолепную игру тёти Марины. Накануне женщине позвонили из филармонии, и теперь та готовилась к предстоящему выступлению, обложившись нотами и разучивая сложнейшие фортепианные партии. Девочка и сама тянулась к инструменту — открывала крышку и нежно гладила клавиатуру. Вот и сейчас она присела на вертящийся стульчик и попыталась наиграть тоскливую мелодию левой рукой. Глаза защипало от слёз, и солёные дорожки скатились по щекам.

Тетя Марина, будто почувствовав настроение девочки, незаметно подошла и обняла её, прислонившись щекой к мокрой щеке.

— Линочка, ну что ты загрустила, родная? Придёшь ко мне в гости? — Во взгляде её таилось столько нежности и обещания, что Лина, оставив грустные мысли, улыбнулась сквозь набегающие слёзы.

— Конечно приду, тётя Мариночка, — ответила она.

— И на концерт ко мне придёшь?

— Концерт? Настоящий большой концерт? Обязательно приду!..

Всю неделю тётя Марина казалась поникшей, видимо, и её угнетали безрадостные мысли о скором отъезде. В один из совместных вечеров Лина случайно услышала, как мама Марта и тётя Марина откровенничали, потягивая подогретое вино из бокалов.

— Как же не хочется возвращаться, — тревожилась женщина, — ведь я почти отпустила прошлое, поверила, что могу быть рядом с семьёй, с Филиппом. Да только Тамерлан обрёк меня на одиночество. Ушёл в небытие, оставив мне свой дом, холодный и пустой. Одиночество — моя карма, как осеннее обострение — дышит в спину, скулит. Мне кажется, что я обречена!

— А что же, Мариночка, с вами и раньше такое бывало? — намекнула мать на недавний приступ тёти Марины.

— О… — Женщина оставила бокал на столе и приложила к щекам ладони, будто пыталась унять внутренний жар. — Бывало раньше, и нередко. Впервые это случилось на репетиции за год до встречи с Эдиком. Тамерлан… он был таким требовательным и строгим, а я… так боялась сбиться с ритма и подвести… — Глаза тёти Марины расширились, а взгляд стал рассеянным, будто она вернулась в прошлое. — Однажды паника нахлынула перед концертом. Тогда мне казалось, что я умираю, внезапный спазм в горле, и руки свело до боли. И если бы не Эдик… к счастью, он оказался рядом… молодой психиатр — врач, он спас меня, он был моим поклонником, а я стала его пациенткой, зависимой пациенткой, я стала нуждаться в нём как в воздухе. Ведь только он мог привести меня в норму. Достаточно было одного его взгляда, присутствия, и силы вновь возвращались ко мне. Я шла и играла! Вот только теперь мои