Интермеццо Лина - Рита Трофимова

зачем он тебе, Марин, — жалобно заныла Наташа, — отпусти его, ну пожалуйста! Отдай его мне! Ты ведь сама ушла, бросила, ну что тебе нужно, а? Ну уйди уже куда-нибудь! Сгинь! Ну хочешь, я на колени встану, хочешь, руки твои целовать буду? — Девушка была невменяемой. Её причитания постепенно перешли в визг. Лина в ужасе закрыла уши, так неприятна ей была Наташина истерика.

Тётя Марина держалась на удивление ровно, однако во взгляде её бушевали гнев и безжалостная решимость.

— Вы, видимо, не понимаете, о чём просите! — Ледяной тон женщины отрезвил. Лина замерла от страха, не подозревая, что она может быть такой неприступной и суровой. Наташа затихла, ошеломлённо уставившись на соперницу, а та, устремив свой испепеляющий взгляд на девушку, невозмутимо продолжала:

— Эдуард мой муж! И я не намерена отдавать его никому! Я ведь предупреждала вас, помните? Последнее слово всегда за ним! А теперь пойдите прочь! Вон!

Слова тёти Марины подействовали на девушку словно удар током. Наташа дёрнулась, вскочила с дивана. Выглядела она при этом жалкой и надломленной. Куда подевались былые наглость и спесь? Она попятилась, натыкаясь на предметы, и, неожиданно столкнувшись с напольной вазой, с силой пнула её. Ваза с треском рассыпалась на осколки, и девушка истерически засмеялась:

— Я этого так не оставлю, слышишь, не оставлю! — С этими словами она вылетела из дома, хлопнув дверью, а тётя Марина обмякла на стуле и исступлённо разрыдалась.

Тут же и Марта на шум пожаловала, сетуя, что не успела в самое сердце скандала.

— Ну что вы, Мариночка? — Марта от волнения едва не плакала сама. — Тут ведь дело-то какое, тут радоваться надо, а не убиваться. Вот же змея подколодная, явилась… Кажется, Эдуард ей дал отставку. Лёд тронулся, дорогая моя, — подвела итог возбуждённая женщина.

Глава 12

Три месяца спустя

В то холодное ноябрьское утро Лина проснулась раньше обычного. За окном светало. Моросил дождь, сыпал мелкой дробью по металлическому скату и стеклу. Уличный фонарь светил в окно жёлтым размытым пятном. Ветер завывал в оконной раме, яростно трепал и раскачивал почерневшие от влаги стволы. Сибас мирно спал, свернувшись клубочком в ногах у Лины. При виде проснувшейся хозяйки он сладко зевнул и потянулся, коснувшись розовыми лапками её пятки. Девочка взяла его в руки, приблизила мордочкой к лицу, и он, будто щенок, лизнул её нос. Такой забавный и смешной, не признающий авторитетов кот. Ведь сколько бы Марта ни гоняла его, ни воспитывала, а он, хитрец, затаивался, делал вид, что спит на коврике, и только мама отвлекалась, тут же шмыгал к Лине в кровать. А ещё он, проказник такой, любил играть кисточками на шторах и мамиными колготами, вернее, её ногами.

Спать совсем не хотелось, да и до сна ли было? Ведь вечером должен был состояться долгожданный концерт. Об этом событии девочка мечтала не один месяц. А однажды на остановке, ожидая автобус, она увидела большой рекламный плакат с изображением пианистки тёти Марины.

'Шедевры Рахманинова. Концерт №3 для фортепиано с оркестром

М. Равель «Игра воды»

К. Дебюсси «Остров радости»

Солистка Марина Лаврова. Симфонический оркестр Москвы…' — гласила надпись.

Лина, не удержавшись, подпрыгнула от радости и громко закричала: «Мама, смотри, это же тётя Мариночка!»

Девочка откинула одеяло и, подойдя к окну детской, уселась поудобнее на подоконнике. Она не любила дождь, однако ей нравилось смотреть из окна, как хлещут по асфальту холодные струи, как множится и пузырится в лужах вода и как бегут, спасаясь от непогоды, прохожие, внезапно настигнутые ливнем.

Ах, как бы ей хотелось бродить по лужам в резиновых сапогах, утопая по самую щиколотку. Так всегда делал Филипп, измеряя глубину луж на площадке возле дома. Она тайком наблюдала, с каким интересом и азартом мальчишка проделывал это вместе со свитой своих дружков. Лина протяжно вздохнула, припоминая летние деньки, на что Сибас тут же среагировал и ткнул её лапой в нос.

Стояло раннее субботнее утро, слишком хмурое и сырое. Город неохотно пробуждался, загорался жёлтыми квадратами окон. «Хорошо, что в школу не нужно было идти. Только бы погода прояснилась, только бы…» — думала девочка.

Лина спустилась с подоконника и, крадучись, подошла к платяному шкафу. Там на вешалке висело новенькое платье, сшитое мамой Мартой по случаю концерта. Впервые в жизни девочке нравился её наряд. И всё потому, что не было на нём ни рюшей, ни оборок. Они с тётей Мариной сами придумали фасон, вернее, увидели на обложке одного из модных журналов. Это было ещё летом, на даче. Мама Марта немного поворчала, но, смирившись, принялась за работу.

Лина погладила ладошкой плотную шелковистую ткань и замечталась. Девочка частенько облачалась в новый наряд и кружилась перед зеркалом. В нём она казалась себе взрослее и очень гордилась тем, что платье сшито из той же материи, что и платье тёти Марины. Ах, если бы Филипп увидел её такой!

Встречи с тётей Мариной случались нечасто. Редкие звонки по телефону, быстрые свидания в кафе. Но однажды Лина и Марта всё же побывали у неё в гостях. Случилось это за несколько недель до предстоящего концерта.

Лина долго вспоминала тот странный визит. Тётя Марина жила отдельно от семьи, в московской квартире умершего пианиста Тамерлана. Дом-музей, как назвала его мама Марта, был жутким и мрачным, чувствовалась в нём холодная аура бывшего хозяина.

Больше всего девочку впечатлили великолепный чёрный рояль в центре зала и многочисленные награды, аккуратно расставленные на антикварном комоде: кубки, золотые статуэтки и медали в бархатных коробочках.

Тётя Марина без устали рассказывала о жизни музыканта, слишком углубляясь в воспоминания и детали, бережно перебирала ноты и фотографии, смахивала пылинки с концертного костюма, висевшего в спальне на вешалке, словно экспонат в музее. Создавалось впечатление, что хозяин чёрного фрака вовсе не умер, а вышел на время и вот-вот вернётся в дом.

Всё-то в этом жилище Лине казалось унылым. Когда же девочка рассматривала настенные портреты, ей и вовсе хотелось оглянуться — тяготило ощущение чужого присутствия. Она поёживалась от ледяного озноба, то и дело пробегающего по спине, будто кто-то незримый стоит позади, сканирует взглядом её, пришлую, чужую, не родную, проникшую в его обитель, в его покой.

Тётя Марина и вовсе была возбужденной, с нездоровым блеском малахитовых глаз. Лина замечала её горящий взгляд, когда та говорила о нём — «о великом пианисте, имя которого навсегда войдёт в историю искусства».

Мама