От любви не умирают - Валентина Николаевна Кадетова

— А другой объект для своих «приколов» вы не могли избрать, если уж так захотелось поприкалываться? К примеру, кого-либо из своих одноклассников?

— А нам хотелось над взрослым мужиком приколоться.

— Хорошо, — Тамара Алексеевна взяла в руки Людмилин телефон. — Ну а как насчёт Людмилы Петровны? Она-то уж точно не мужик, над которым вы собрались поприкалываться.

Порченко победно прищурилась:

— А это не я! Вы номера телефонов посмотрите! Моего там нет!

Тамара Алексеевна не на шутку рассердилась:

— Если не ты, то откуда тебе известно, что сообщения Людмиле Петровне приходили с разных телефонов? Знаешь ли, милая моя, свои сказки про телефонные номера и приколы ты кому-либо другому расскажешь, а мне обещай, что ты перестанешь лезть в эту семью.

— Да нужны мне старпёры эти! — брезгливо скривилась Порченко и приложила руку к воображаемому козырьку: — Разрешите быть свободной?

— Да уж будь. Надеюсь, ты не заставишь меня ещё раз обращаться к этой теме.

Порченко скрылась за дверью, а Тамара Алексеевна огорчённо вздохнула:

— Психолог из меня неважный, если не смогла определить, что наша скромница Порченко не такая уж и скромница. Казалось же, ученица как ученица: занятия без уважительных причин не пропускает, неплохо успевает. Не понимаю, откуда это всё у неё? Хотя… Может, и в самом деле влюбилась в Вашего мужа? Бывает и такое.

— Простите, а как же насчёт девичьей гордости, чести и человеческого достоинства вообще?! — возмущённо промолвила Людмила. — Или сегодня этому не учат в школе?

Тамара Алексеевна безнадёжно махнула рукой:

— У них сегодня ориентиры на иные ценности. Вы уж извините, но больше я ничем помочь не могу. Не полномочна, что называется. Конечно, с Порченко побеседует и наш школьный психолог. Но опять же — побеседует. Двойку по поведению поставить мы не имеем права. Нет в школьном уставе такого пункта, как приставание к чужим мужьям. Поговорите с мужем. Может, ему пожёстче надо быть со своими поклонницами.

Попрощавшись с Тамарой Алексеевной, Людмила вышла из школы и увидела, что Порченко поджидает её у крыльца. Людмила сделала вид, что не замечает её, но Порченко пошла следом:

— Вы думаете, что чего-либо добились своим визитом? Опозорились только. А я Вам скажу как есть: люблю я его. Вот люблю и ничего не могу с собой поделать. И хотела бы забыть, но не получается. И вот ещё Вам: он ко мне неравнодушен. Вы, конечно, довольно ничего выглядите для своего возраста, но Вы же почти старуха. А я… Да где Вы видели мужчину, который бы не захотел завести себе юную любовницу? Так было и будет всегда. И Виктор Павлович не исключение. Что он Вам говорит, я не знаю, зато и Вы не знаете, что он обещал мне. Алло, вы меня слушаете?

Людмила слушала. Слушала и в который раз ужасалась несоответствию того, ЧТО слышала, и того, ЧТО видела. Видела она девушку, почти девочку, неухоженную, безвкусно одетую, а слышала циничные рассуждения опытной, знающей себе цену путаны. Слушала и никак не могла понять: то ли девочка действительно глубоко порочна, то ли психически больна. А та, что, по мнению Людмилы, была «то ли глубоко порочна, то ли психически больна», продолжала:

— Вы не переживайте, я не собираюсь за него замуж. Сейчас я просто влюблена и хочу его. Может, это скоро пройдёт. А может, не скоро. Возможно, я ещё передумаю и замуж за него выйти захочу. И Вы мне ничего не сделаете! Вот так вот!

Людмила потом долго ещё со стыдом вспоминала то, как в ней, так называемой интеллигентке второго поколения, вдруг проснулся не очень далёкий её предок-простолюдин, и она, послушная его велению, шагнула навстречу Порченко, схватила за ремень переброшенной через плечо сумки и рванула его на себя. К несчастью, а может, и к счастью, ремень оторвался. Сумка упала на асфальт, а её владелица, наверное, не ожидавшая такой реакции от внешне благопристойной личности, бросилась бежать. Людмила подняла сумку, вытряхнула содержимое себе под ноги и уже собралась топтать его ногами, как её не очень далёкий и вовсе не интеллигентный предок стыдливо спрятался в дальний уголок сознания, и Людмила, опомнившись, начала собирать разбросанные учебники и тетради. На одной из тетрадей чёрным фломастером была выведена надпись: «Мои стихи».

— О, так это существо ещё и стихи пишет?! — удивилась Людмила и, долю секунды поколебавшись, сунула тетрадь в свою сумку. Порченскую сумку она швырнула на скамейку возле автобусной остановки, а сама, безуспешно стараясь унять дрожь, пешком пошла домой с намерением учинить Виктору пристрастный допрос. На полпути к дому она вдруг остановилась, несколько минут постояла в раздумье и решительным шагом направилась к зданию, при виде которого обычно у неё — да и только ли у неё? — почему-то всегда возникало чувство внутреннего дискомфорта и неосознанной вины.

Капитан, сидевший за столом регистрации, выслушал Людмилу и сказал, что ей нужно обратиться к инспектору по делам несовершеннолетних Алле Лукашиной, кабинет которой находится здесь же, на первом этаже.

* * *

Порченко выглянула из-за угла соседнего со школой дома, убедилась, что Людмила уже на приличном расстоянии, и бегом бросилась к скамейке, где лежала растерзанная сумка. Торопливо порывшись в ней, Порченко до скрипа сжала зубы. Так и есть! Эта взбесившаяся старушенция забрала тетрадь со стихами! Небось снова в школу попрётся с тетрадкой. Впрочем, на это Елене глубоко наплевать, а вот то, что несколько новых стихов она не успела скопировать — это хуже. Ничё! Она вспомнит. А стихов скоро на целую книжку наберётся. Вот бы напечатать сборничек да и подарить ему. Она уже и название придумала: «Весенняя осень». Очень неплохо звучит. Да, она превратит осень поэта в весну! Она станет его второй молодостью, его вдохновением!

* * *

Темноволосая и темноглазая девушка в форме лейтенанта милиции ответила на приветствие, жестом пригласила Людмилу сесть, попросила «секундочку» подождать и минут на десять углубилась в изучение бумаг, лежащих перед ней в толстущей папке. Людмиле эти десять минут показались вечностью. Она уже несколько раз кашлянула, чтобы напомнить о себе, и уже собралась возмутиться таким отношением со стороны представителя правопорядка, как девушка-лейтенант наконец отодвинула в сторону, видимо, тяжёлую папку и подняла свои слегка подведённые глаза на Людмилу:

— Я слушаю Вас.

Хотя Людмила по пути в ОВД обдумала, что и как она скажет, и даже первую фразу подготовила, но тут вдруг представила, как она будет выглядеть со стороны, и, растерявшись,