Четверть часа на супружеский долг - Мария Дмитриевна Берестова

Она подняла на него удивлённые глаза и послушно переспросила:

— Зачем?

Этот вопрос ей казался таким же бессмысленным, как и предыдущий, но у мужчины рядом неожиданного нашёлся на него ответ.

— Затем, что вы нужны в Вера-Нессе, Диэри, — спокойно глядя ей в глаза, утвердил Атьен.

Это был удивляющий и странный ответ, которого она никак не могла ожидать и который теперь, после отчаянной истерики, исчерпавшей все её силы, она не могла осмыслить.

— Зачем? — беспомощно переспросила она, имея теперь в виду — зачем же она нужна в этом самом Вера-Нессе, который столько веков прекрасно справлялся без неё?

— Затем, — уверенно ответил Атьен, — чтобы напомнить нам, что значит быть людьми.

Она беспомощно сморгнула, всё ещё ничего не понимая.

— Затем, — продолжил развивать свою мысль Атьен, — что в Ниии ты была просто одной из принцесс, такой же, как все, а вот у нас, — развернув её за плечи, твёрдо взглянул он, — у нас каждый человек на счету.

Нерешительно поморгав, Диэри признала внутри себя, что, действительно, слышать никогда ничего не слышала ни про каких веранесских принцесс, — в то время как ниийских могла перечислять десятками. Тётушка, например, велела отстроить её любимую колокольню, а сестре деда они были обязаны университетской библиотекой… Ниийские принцессы редко проживали бесследную тихую жизнь: каждая стремилась оставить по себе хоть одно хорошее дело.

— Затем, — наконец, тихо и горько признал Атьен, — что я и сам сгорел в этой ненависти, — он отвёл взгляд, не желая продолжать разговор, который стал слишком личным.

Но сказанного им оказалось достаточно. Сердце Диэри ободрилось мыслью, что Бог не оставил её, что у Бога был замысел на её жизнь.

— Спасибо, — прошептала она по-веранесски, прижимаясь к мужу и пряча лицо у него на груди.

Она чувствовала себя как человек, который после смертельно страшного шторма пристал, наконец, к берегу.

— Всё наладится, — пригладил он её по волосам, потом по спине. — Всё обязательно наладится, — в голосе его звучало уверенное обещание.

Её мягкое тёплое тело льнуло к нему в поисках поддержки и близости — и сама эта физическая близость, и предшествующая ей эмоциональная вспышка, сделавшая их слишком откровенными друг с другом и слишком открытыми друг перед другом, — всё это пробудило в Атьене желания вполне определённые.

Враз проснувшаяся жаркая волна отдалась напряжением в паху.

Он замер, потрясённый собственными реакциями, которые виделись ему теперь совершенно неуместными и по-звериному циничными. Возжелать Диэри теперь, когда она была в таком мучительном, раненом состоянии! Стыд перед самим собой и перед ней вспыхнул столь же ярко и быстро, как и вожделение, но не сумел погасить его. Это желание утешать её отнюдь не словами, а поцелуями и ласками, впилось в него, острое и неотвязное, как сосновая игла, и выдернуть его было невозможно.

Атьен чуть отстранился. Мысль, что она может заметить то, что с ним происходит, была мучительна. Что она о нём подумает? Что вся его поддержка — ложь от первого до последнего слова? Что он лицемерно и расчётливо готовит почву к тому, чтобы она сама захотела отдаться ему?

Последняя мысль явно была лишней и лишь добавила дров в огонь. Образ обнажённой Диэри, ищущей его ласки, ядовитым дурманом проник в его мечты, дразня воображение. Он закрыл глаза и нервно сглотнул, пытаясь совладать с собой.

«Я выше этого. Я выше этого!» — попытался призвать он самого себя к ответу.

В любой другой момент он посчитал бы вспыхнувшие к жене чувства удачей — они так или иначе были связаны теперь, и было бы неплохо привнести в их брак искры страсти. Но желать Диэри теперь, уничтоженную болью, подавленную и растоптанную этой болью, — это казалось Атьену предательством.

К несчастью, у него не были ни единого шанса скрыть от неё своё смятение: её лоб прижимался к его груди, и она тотчас почувствовала, как быстро и взбудоражено забилось его сердце.

Она подняла на него взгляд не столько напуганный, сколько изумлённый.

— Всё наладится, — повторил он, отстраняя её и вставая.

Он отвернулся, но, казалось, всей щекой продолжил чувствовать её полный неверящего удивления взгляд, который обжигал его самым натуральным образом и заставлял всю щёку краснеть под этим ожогом.

Прикусив губу, он с трудом процедил, не глядя на Диэри:

— Вам не о чем беспокоиться, — и поспешно вышел, не прощаясь.

Она проводила его долгим взглядом. Опёрлась на дрожащие от нервного перевозбуждения руки и устроилась удобнее.

Вопреки его страху и стыду, она не думала сейчас о том, как чудовищно неуместны были проснувшиеся в нём желания. Не имея в этой сфере реального опыта, Диэри была потрясена самим фактом того, что мужчина так заметно отреагировал на её близость. Она снова и снова вспоминала, как колошматилось его сердце, — и это воспоминание отзывалось в ней волнением и удивлением.

Приятным волнением и приятным удивлением, которые отвлекли её от её страданий.

Глава десятая

Жизненачальный наступает день,

Развеивая мрак и сердцетень.

Выплеснув то, что так долго подавляла, Диэри почувствовала не только опустошение и усталость, но и спокойствие. С того самого кошмарного дня, когда брат вывалил на неё известие о её браке, вся её воля уходила лишь на одно: вести себя достойно.

Она была принцессой, и это было её обязанностью: пожертвовать личным ради страны. Диэри честно пыталась выполнить эту обязанность — сквозь страх, отчаяние и боль от предательства.

Она всё, всё подавляла и держала железной рукой своей воли в попытках просто вести себя достойно, — и это вымотало её больше, чем сам страх и чем сама боль.

Теперь же, после истерики, в которую выплеснулось всё, что так мучило её, после истерики, в которой она оказалась не одна — в которой её поддержал человек, муж! — теперь камень, давивший на неё, стал легче.

Умывшись и с недовольством поразглядывав своё покрасневшее и опухшее лицо, она принялась расчёсывать волосы и размышлять.

Первое, что отзывалось звоночком в её голове, — во всей этой кошмарной ситуации у неё нашёлся союзник.

«Союзник», — произнесла она одними губами, выбирая из волос пряди, чтобы заплести косу на ночь.

Союзник! Могла ли она мечтать? Нет, как она только смела роптать на Господа,