Четверть часа на супружеский долг - Мария Дмитриевна Берестова

— Маркграфиня.

Усмехнувшись, Брендан проделал ту штуку, ради которой и затеял разговор:

— Так ведь это Тьену, — небрежным мальчишеским жестом обхватил он друга за шею, — пришлось дать эту дурацкую присягу, — с ясной улыбкой, как будто речь шла не о страшном позоре, а о детской какой-то глупости, напомнил он, и переспросил у Диэри: — Но вы-то, вы-то ведь ему не присягали?

Его странное — а когда-то так обычное для него! — поведение привлекло к ним внимание всего отряда.

— Нет, я ему не присягала, — звонко подтвердила Диэри и упрямо вскинула подбородок: — И никогда не присягну! — твёрдо заверила она, вкладывая в это обещание всю свою обиду на брата.

Было замерший Атьен осознал, наконец, в какую сторону ведёт игру друг, и подхватил её:

— Ну, значит будет теперь у Вера-Несса один маркграф и одна княгиня! — торжественно заявил он, после чего под поражённое молчание отряда отвёл жену в карету.

Брендан, беззаботно насвистывая, первым вспрыгнул в седло под настороженными взглядами товарищей.

— А ведь логично, — раздался во всеобщем молчании спокойный голос старшего. — Она-то никому не присягала, и может быть княгиней.

Ошеломление от этого открытия было слишком велико. И даже те, кто хотел бы и мог возразить — командир, одноглазый и нервный шатен, — в этот раз промолчали.

— Да-да, обставили мы королька, господа! — насмешливо подлил масла в огонь Брендан.

Отряд в молчании расселся по коням. Мысль о том, что они нашли в ультиматуме короля лазейку, слишком их выбила из колеи.

Признаться, эта трактовка выбила из колеи и самого Атьена — он рассматривал Диэри как девушку, о которой он должен позаботиться и которая находится на его попечении, но даже и мысли не допускал, что она может стать самостоятельной политической единицей.

Более того, эта мысль скорее его напугала, всколыхнув старые подозрения и раны. Ниийская принцесса в роли веранесской княгини? О да, должно быть, в этом и заключался коварный замысел врага! Перехватить власть таким путём!

Молча глядя в окно и не желая заговаривать с Диэри, Атьен мрачно рассматривал этот свой страх со всех сторон.

Воображение его легко нарисовало, как умная и волевая Диэри использует своё положение для ниийской игры. Как легко втирается в доверие — всеми отвергнутая, потерянная, несчастная. Как старательно завоёвывает симпатию — фальшивым интересом к языку, культуре и истории. Как постепенно очаровывает сердца и прибирает власть к своим рукам…

И — что дальше?

Атьен прикусил губу. В какой момент и как она может воспользоваться своим положением, чтобы начать ниийскую игру?

Хитрая интрига перестала сходиться: как ни крути, а стоило бы Диэри начать продвигать ниийские интересы и ниийскую политику — тут-то и конец её влиянию в Вера-Нессе.

…змейкой пролезла в сердце мысль о вчерашнем вечере.

Такое не играют.

Изобразить истерику так достоверно невозможно.

Если бы Диэри была ниийским агентом, она не стала бы так переигрывать, она плакала бы изящно и сдержано, стараясь понравиться ему и вызвать его жалость. Возможно, она воспользовалась бы случаем, чтобы соблазнить его и вернее привязать к себе…

Мысль о пытающейся соблазнить его Диэри снова всколыхнула в нём волну жарких желаний. Волевым усилием он подавил их и постарался вернуться к своим мыслям.

«Либо я верю ей, — глядя на сосны за окном, подумал он, — либо проведу всю жизнь в сомнениях и подозрениях».

Он вздрогнул, представив себе эту жизнь — ежечасно отравляемую злыми фантазиями и страхами.

«Если я подозреваю её, значит, война продолжается, — развил свою мысль он. — И продолжаю её я».

Этот аргумент стал решающим.

Он не хотел быть тем, кто продолжит войну. Он хотел быть тем, на ком она закончится.

Выбросив из головы подозрения, он повернулся к Диэри и завёл разговор об истории Вера-Несса.

С яркой улыбкой, полной облегчения, она подхватила нить беседы.

И день понёсся вперёд, подчинённый ритму колес. Они говорили об истории, о поэзии, о мелочах — и с каждым часом неловкость таяла, как иней на солнце. К тому моменту, как карета остановилась у постоялого двора в следующем городке, Атьен ловил себя на мысли, что просто разговаривает с женщиной, которая ему интересна, и ему хочется продолжать говорить с нею снова и снова. Её острый ум и тонкие замечания совершенно очаровали его.

Поужинали они снова втроём. Хотя остальной отряд продолжал бросать на их стол мрачные и недовольные взгляды — в этот раз колких разговоров не велось. Поступок и слова Брендана заставили каждого задуматься.

Старший просто не хотел продолжать конфликт: он видел в своей жизни слишком много ненависти и устал от неё. Командир просчитывал в голове варианты, как чужеземная принцесса в роли княгини может изменить политический расклад, — ему не нравились эти расчёты, но он не готов был обсуждать их. Его заместитель молчал, потому что его, по совести сказать, давно уже не волновало вообще ничего, и он жил как-то по инерции, цепляясь за друга.

Самые смутьяны — одноглазый и нервный шатен — тоже в этот раз были тихи, осмысляя идею «это не нам навязали проклятую девчонку — это мы хитростью вырвали у короля этот трофей, чтобы использовать в своих целях». Ненависть их к ниийскому королю была велика, и мысль о том, что они в чём-то обставили его, доставляла им больше удовлетворения, чем попытки задеть Диэри.

Они не приняли её — но и перестали сопротивляться факту её присутствия. Расклад изменился, и они пока не знали, что с ним делать.

Атьен полагал это успехом — но гораздо больше его обрадовал тот факт, что Брендан снова шутил и смеялся. Он не видел друга таким с войны, и уже боялся, что жизнь никогда не вернётся в его черты. Однако за ужином, когда он перешучивался с Диэри, в его голосе звучали старые довоенные интонации — как будто сквозь пепел пробивались молодые ростки. Как будто и брат, и Ньеса всё ещё были с ними…

В душе Атьена расцветала благодарность к девушке, благодаря появлению которой произошли эти перемены. Он понимал, конечно, что Брендан скорее лишь изображает лёгкость, чтобы поддержать Диэри, но всё же надеялся, что это станет первым шагом к его настоящему возрождению.

Вечером, проводив её до её комнаты, он сказал:

— Вот видите, вы уже что-то меняете в нас.

Она