На сети - Ирина Ингрин

кровати, привычно пролистывая вкладки в телефоне. Запах увядающих роз и его потушенных сигарет вызывают у нее тошноту. Она, вытирая холодные щеки, прячет ежедневник в сумку.

– Доброе утро, – Тимур прищуривается, в его голосе не чувствуется теплоты. – Что в сумке?

– Ничего, – огрызается Настя. Ей быть бы осторожнее, но она ничего не может с собой поделать: каждое слово мужа воспринимается в штыки.

– Я же видел, ты что-то положила.

– Это мой блокнот.

– Покажи.

Этот его тон, нетерпящий возражений.

– Что? С чего это? Там ничего нет, только записи.

Он приподнимается с подушек, раздраженный:

– Не ври мне. А если права, то просто покажи.

Девушка берет сумку в руки. Широко раскрывая, показывает содержимое, при этом пятясь назад.

– Ничего, видишь? Здесь нет ничего, что я скрывала бы!

– Дай мне ее, – он встает с кровати и протягивает руку к сумке.

– Здесь косметичка, блокнот для скетчей, кошелек, – Настин голос дрожит, когда она пытается успокоить мужа и достучаться до его разума.

Но Тимур словно сходит с ума, в его глазах вспыхивает слепая животная ярость, затмевая рассудок. Как она вообще посмела ослушаться его!

– Ах ты! – он замахивается.

Девушка отскакивает, как ошпаренная, ударяется о противоположную стену и юрко устремляется в ванную; захлопывает дверь, дрожащими руками пытаясь закрыть защелку. Но та не слушается, выскальзывает из слабых пальцев.

Настя знает не понаслышке, что случается, если перечить желаниям Тимура. «Будь умнее, слушайся его во всем, не противься», – звучат в голове слова матери: накануне свадьбы та увещевала дочь, но сама даже не решалась посмотреть ей в глаза. «Всем известно – у него сложный характер, ты должна под него подстроиться, терпеть, ради блага нашей семьи». Но разве жизнь с таким монстром может для кого-то быть благом?

Настя делает глубокий вдох, но когда муж дергает за ручку двери – та уже надежно закрыта.

Он бьет по так некстати возникшему препятствию ногой, и сейчас же градом по щекам девушки ударяют слезы. Настя без сил падает на пол, прижимаясь к двери и молясь, чтобы та выдержала.

– Сука, а ну выходи! Ты кем себя возомнила?! Неблагодарная тварь! Ты как вообще посмела так себя вести со мной!

Он срывает свою ярость на всем, что попадает под руку: в ход идут стулья, ботинки, ваза с цветами.

В номер стучат соседи, пытаясь узнать, все ли в порядке у постояльцев.

Тимур рычит от злости, но рык его с каждой секундой становится тише – он не любит свидетелей. Правда, дверь время от времени еще вздрагивает от предметов, которыми он швыряется.

Настя скорчилась в позе эмбриона на полу ванной, зажав у живота сумочку, и бесшумно плачет, содрогаясь всем телом. Позже, все еще дрожа от страха, достает ежедневник, выдирает страницу с портретом Сергея, и, сложив как можно аккуратнее, прячет в дальний угол за шкафом под раковиной.

– Если я что-то сказал, нужно выполнять, ты поняла? Иначе я тебя просто убью, – полушепотом рычит Тимур в щель двери и, наконец, утихает.

Подождав еще немного, девушка приоткрывает дверь и просовывает в щель руку с сумкой. Он выхватывает ее с жадным нетерпением и, как голодный зверь в поисках еды, роется в вещах.

Не обнаружив ничего непростительного, Тимур распахивает дверь, резким движением выхватывает жену, которая без сил падает в его объятия сама, и властно впечатывается ртом в ее соленые губы, покрывает поцелуями мокрые щеки. Настя больше всего на свете хочет позвонить маме или подругам, но телефона у нее нет, и единственный живой человек поблизости – ее тиран–муж, так что она инстинктивно пытается получить частички необходимого ей тепла хотя бы от него.

– За что же ты так со мной… Моя, только моя, – бормочет он, сжимая ослабевшую девушку в объятиях все сильнее. Она лишь всхлипывает в ответ.

А после они открывают дверь, улыбаются немного смущенно и предельно вежливо на ломанном английском убеждают метрдотеля, что у молодоженов возникла лишь небольшая ссора, и вмешательство полиции будет совершенно излишним.

Таков Настин медовый месяц, начало ее новой жизни в качестве молодой жены, будущей хозяйки дома. О таком не расскажешь подругам, не поделишься с матерью. В том, что решения, когда-то казавшиеся единственно верными, привели к таким ужасным последствиям, трудно признаться даже самой себе.

Глава 23

В начале лета все поселковые ждали Симек. Так называли праздник поминания усопших, который предшествовал Троице.

Накануне вечером топили баню, утром пекли пироги, собирали закуски – все это казалось мне чем-то вроде пикника. На свежем воздухе аппетит разыгрывался нешуточный, поэтому еды готовили много.

Чистые тела облачали в новое – неважно, какая деталь одежды, но хоть самая малая частичка образа должна быть купленной недавно.

Как всегда, сумки собирали в спешке: мать приговаривала, то и дело поглядывая в окно: «Вон уже и Сергеевы прошли, и соседи напротив!..»

Мы шли до кладбища пешком; было обидно, когда нас обгоняли на машинах более богатые поселковые.

Сергей взял самые тяжелые сумки – с водой и пивом, и все равно шел впереди меня.

– Мам, я сегодня позже приду домой, обратно соберетесь сами? Мы хотим в футбол после сыграть.

– Конечно, сынок, – с ним она всегда общалась ласково.

Я тоже хотела бы поучаствовать в гуляниях после Симека, и Антонина об этом знает, но меня – не отпустит. Делать нечего, незаметно сбежать сегодня вряд ли получится.

Все поселковые были уже на месте, среди шумных берез и холмов могил, в тени кустов вишен и цветов. Улыбались, шумно общались с родными, приехавшими издалека ради этого дня: среди яркого летнего солнца, свежей зеленой листвы было не принято грустить. Но те, чья потеря была совсем свежей, все равно печалились над еще не покрытым травой холмом.

Мы приходили к мужу Антонины. Я плохо его помнила – он умер спустя год после моего приезда в поселок.

Антонина аккуратно подминала траву, укрывая ее скатертью и расставляя еду.

– Ну, как ты тут, – приговаривала она, обращаясь словно к живому человеку. – Мы тебе пирогов принесли и свежего пива.

Выложили на скатерть провизию, наскоро перекусили. Я чувствовала себя странно на этом празднике среди чужих могил: побываю ли я когда-нибудь у бабушки, единственной своей потери и боли? Жива ли моя родная мама?

Антонина решила пройти дальше, проведать могилы родителей и других родственников. Мы с Сергеем остались одни, но через минуту и его след простыл.

Осматриваясь, вдалеке я увидела огороженный участок, где покоились Настины бабушки и дедушки, с резной железной калиткой и отдельным столом. Как и