Американка - Хэдди Гудрич

Короткий разговор вполголоса, и Анита вернулась на кухню. Звонил ее кузен Доменико. Последний раз они общались года два-три назад.

— И что он от тебя хотел? — ревниво спросил Рикки. Было ясно, что этот родственник редко появлялся в жизни семьи.

— Ничего, просто хотел узнать, как дела. Каждый раз, когда мне плохо, он это чувствует и звонит.

— Ну откуда ему знать? — удивился Умберто.

— Знать что?

Анита не ответила Рикки, а посмотрела мне в глаза и заявила:

— У нас есть женская интуиция, но и у мужчин есть шестое чувство — какой-то нюх.

— Да что же, черт возьми, произошло, мне кто-нибудь расскажет? — воскликнул Рикки.

Анита пересказала сыну вчерашние события лаконично и без эмоций, словно сообщила ребенку, что завтра они идут к стоматологу. Потом она объявила, что завтра понедельник и ничто и никто не помешает ей пойти на работу.

* * *

В последние две недели перед началом учебы я была более-менее предоставлена самой себе. После завтрака, пока Анита подметала или включала стиральную машину, я мыла тарелки. Потом Анита шла на работу — макияж, золотые украшения, цветастая юбка. Хоть она говорила, чтобы я оставила дела и наслаждалась свободным днем, я продолжала заниматься домашними делами и после ее ухода. Мне нравилось помогать Аните, особенно развешивать белье на балконе. Мне нравились теплые запахи просыпающейся улицы, людские голоса. Мне даже нравилось испытывать страх, стоя на балконе в шаге от пропасти, принадлежащей синьоре Ассунте. Вдруг прямо к синьоре Ассунте упадет носок или бюстгальтер? Вдруг я сама упаду? Каждый раз я надеялась не встретить на балконе Перлу, которая уже упала когда-то в эту пропасть.

А вот застилать кровати Умберто и Рикки я не любила. Чтобы выплеснуть раздражение и удовлетворить чувство несправедливости, я неаккуратно запихивала их пижамы под подушки. Правда, Умберто в свою очередь помогал мне с разными делами: сделал ключи от дома, помог купить тетрадки и ручки для школы в магазине, а учебники — с рук. Когда Умберто уходил на работу или убегал решать чужие проблемы, я гуляла по улицам нашего района. Смотрела на людей или на красивую одежду в витринах. Я испытывала при этом то же мучительное чувство неловкости, с которым рассматривала голых немок, мывшихся под ледяным душем.

Однажды я наткнулась на Бренду из Калифорнии. Вид у нее всегда был отсутствующим, словно у манекена. Вот и в этот раз казалось, что она не видела ни меня, ни парней, которые шли за ней, но боялись подойти. Слишком экзотично она выглядела для местных, даже сложно было сказать, красавица она или нет. Однако меня Бренда заметила. От удивления она распахнула и без того огромные, почти круглые глаза с ресницами, от туши похожими на щетки.

— Чао, белла! — Бренда поприветствовала меня по-итальянски и широко улыбнулась. После этого мы перешли на свой родной язык.

Бренда рассказала о семье, в которой гостила. Отец работал врачом, мама — домохозяйка, у них было двое маленьких детей. Бренда учила мальчика играть на фортепиано, а девочку — классическим танцам. Взамен дети помогали ей совершенствовать итальянский. Но сколько бы ребята ни пытались, у Бренды так и не получалось спрягать глаголы в прошедшем времени и правильно произносить букву «р». Принимающая семья съездила с Брендой попробовать «метровую пиццу» в городок Вико-Экуенсе («это такая квадратная пицца, то есть прямоугольная, очень вкусная») и посмотреть Помпеи («там все ужасно древнее и очень красивое»). Бренда спросила, как я устроилась. Я объяснила в двух словах, но с тем же преувеличенным энтузиазмом. По словам Бренды, у Сиф тоже все было хорошо. Ее итальянская семья — молодая пара, которая ждала ребенка. У них был свой магазин бонбоньерок. Сиф с Брендой жили почти по соседству и должны были учиться в одном классе научного лицея. Я же с Хесусом собиралась пойти в классический лицей.

— А Хуанг?

— Понятия не имею, — ответила Бренда. — Нам надо бы всем собраться, вспомнить Колле-ди-Тора. Помнишь, как я чуть не потеряла трусы от купальника в озере? — Она рассмеялась, продемонстрировав идеальные белые зубы. — А когда мы играли в шарады? Хельга так сильно смеялась, что у нее кока-кола пошла из носа!

Странно, но я совсем не испытывала ностальгии. Мы обменялись номерами телефонов, и я вернулась домой.

Каждый день я приходила домой, чтобы пообедать с Анитой во время ее перерыва. Мы готовили собаке пасту с мясными консервами «Симменталь», для черепахи нарезали помидор. Иногда смотрели сериал, и только потом готовили что-нибудь для себя. Анита готовила прекрасно. Однажды она научила меня делать салат из осьминога. Щупальца дрожали в кипящей кастрюле, вода окрасилась в фиолетовый цвет. Мне было одновременно противно и любопытно. Мясо осьминога, извлеченная белая мягкая плоть, напомнило мне бильярдный шар.

Иногда на обед приходили Умберто и Рикки, иногда — Луиза. Подруги обсуждали работу, но чаще всего — мужчин: Даниеле и Сальваторе. С многозначительной улыбкой Луиза говорила что-то вроде: «Я больше не могу, Анита, клянусь, не могу». После кофе мы с Анитой мыли пол, иногда вытирали полосы желтоватых черепашьих какашек, но чаще пол был чист, и мы просто так его натирали. Однажды Анита мне сказала:

— Когда у нас будет больше времени, я тебе покажу, как разбирать плиту.

— А зачем?

— Если ты действительно хочешь вымыть плиту, надо разобрать ее на части. Снять все детали, даже ручки. Залезть в самые потаенные углы плиты, где прячется грязь, соскрести ее, вымыть, отполировать. А потом снова собрать все детали. В жизни наступает момент, когда генеральную уборку больше нельзя откладывать. Но этим будем заниматься не сейчас, времени мало. И, самое главное, нужен правильный настрой.

После обеда, когда Анита возвращалась в офис, я писала письма семье и друзьям в Нейпервилле. Письма были похожи на мои летние дневники. Я чересчур подробно описывала изящные итальянские дома, пережившие землетрясение, местные рецепты, голубое небо, набережную. На самом деле я так боялась не найти дорогу к дому Аниты, что редко ходила на море. Когда я все-таки оказывалась с ним один на один, водная гладь казалась мне угрожающей, несмотря на отсутствие волн. Но вечера становились все прохладнее и возможностей насладиться пляжем оставалось все меньше и меньше. Следуя наказу Умберто, я не отваживалась ходить дальше Вилла Комунале. Только один раз я прошла достаточно, чтобы заметить, что исторический центр города выходил по большей части не к морю, а к портовым постройкам, и судоверфь, как стена, загораживала его от моря. Когда я