Американка - Хэдди Гудрич

будто двигала чужая воля. Я сварила кофе, тщательно следуя указаниям Луизы, а теперь обмакивала печенье в кружку, как мне показывала Анита. Я даже дала два печенья Салли, как делал Рикки с кусочками сальсиччи.

— Хитрюга, — шепнула я собаке.

Я уже начала убирать со стола, когда проснулись парни. Рикки с полузакрытыми глазами налил остатки кофе себе в чашку. А Умберто заварил чай.

— Кофе повышает давление, — сообщил он мне, когда я прошла мимо него, чтобы заправить их постели. Я решила сделать это не для них, а для Аниты. Пусть, когда она проснется, дома будет чисто, и ей не придется тратить силы. Я заправила постель Рикки и направилась в комнату Умберто. Тут он подошел и остановил меня:

— Оставь как есть. Иди лучше оденься, прогуляемся по Кастелламмаре.

— А твоя мама?

— И ее оставь. Сегодня ей надо зализать раны.

Зазвонил телефон, и Анита крикнула нам голосом давно проснувшегося человека:

— Не берите трубку, ради бога. Это Даниеле.

— Откуда ты знаешь, что это он? Может, это кто-то из моих друзей, — ответил Умберто, но жестом пригласил меня пройти за ним в комнату матери. Телефон продолжал звонить.

— Знаю, и все.

Анита села в кровати и собрала волосы в конский хвост. Я не увидела в ее внешности никаких признаков похмелья. Более того, с промытыми слезами глазами и гладкой свежей кожей, она была красива как никогда. Телефон наконец сдался и замолк.

— Слушай, Фри, — сказала мне Анита, — сегодня моя сестра Летиция пригласила нас на обед. Должна прийти ее старшая дочь с детьми. Они все хотят с тобой познакомиться. Но мы пойдем к Летиции в другое воскресенье. Сегодня я не выдержу, прости меня. Идите погуляйте с Умберто, а потом возвращайтесь обедать.

Хотя Анита вроде бы спала, она оказалась уже в курсе всех наших планов. Мы с Умберто закрыли за собой дверь. Перед выходом мы сняли телефонную трубку с рычага, чтобы Аниту никто не беспокоил.

* * *

Несмотря на грозу, которая разразилась вчера на втором этаже нашего дома, был чудесный день. Небо казалось похожим на чистое стекло. На нем не было ни облачка, и солнечные блики сияли на капотах машин и стеклах витрин, темных очках и часах многочисленных прохожих. В такую погоду, готова поспорить, точно можно было идти на пляж, не дожидаясь полудня. И все же люди толпились у баров и кондитерских. Одеты они были не для пляжа, а как будто собрались на праздник. Приятное тепло окутывало мои ноги и руки. Я заметила, что хотя моя одежда была чистой и относительно новой, она выглядела невыразительно и скрывала мое тело.

Мы терпеливо лавировали среди машин, припаркованных прямо на тротуарах. А водители в свою очередь не возмущались, когда мы шли посреди дороги. Дойдя до небольшой площади, нас вместе с другими прохожими захватил водоворот вокруг центральной клумбы. Машины, мопеды, люди вливались в круговое движение и покидали его, словно в идеально срежиссированном действии. Они закладывали виражи, замедлялись, бибикали, кричали и касались друг друга. Умберто взял меня под руку и повел на противоположную сторону. Главное — не останавливаться.

Все это время Умберто рассказывал: это парфюмерный магазин моей подруги, это площадь Спартака («Да-да, того самого»), здесь мы тебе сделаем ключи завтра, когда лавочка откроется… Умберто говорил не только со мной. Он на ходу здоровался с кем-то у бара, назвал по имени аптекаря, который вышел поправить товары на витрине. По дороге Умберто встречал двоих, троих, четверых друзей, которые шли в другую сторону. Он останавливался на пять, шесть, семь минут, чтобы с каждым поболтать. Каждый раз, когда он знакомил меня с друзьями, меня целовали, смотрели на меня с восхищением и довольно кивали.

— Наконец-то ты приехала, — произнес кто-то.

На улице было шумно, и я не могла расслышать все вопросы знакомых Умберто. Но вскоре поняла, что все вопросы одинаковы. Когда ты приехала? Тебе нравится Кастелламмаре? Как ты устроилась у Аниты? Или же, с хитрой улыбкой: «И как тебе дома у этого ужасного типа?»

Так Умберто называли только друзья-мужчины. Подруг у него тоже было множество. Казалось, что каждая из них — самая лучшая. Каждой Умберто делал комплименты: «Тебе идет новая прическа», «Ты не такая зажатая, как на прошлой неделе», «Ты поменяла очки, молодец, тебе очень к лицу»… С девушками Умберто разговаривал более мягким голосом, ласково, но без двусмысленностей. Всем подругам он помогал решить какую-нибудь проблему. Марилене посоветовал, где починить мопед за разумные деньги, а не как в автомастерской, где работал Рикки. Флавии рассказал, как делать примочки от мигрени. Терезе помог подобрать слова, которые надо сказать ее молодому человеку, чтобы успокоить его беспричинную ревность. Между делом Умберто умудрился организовать партию в покер в пятницу вечером в девять часов дома у некоего Пино. У этого Пино имелся большой стол, а родителей часто не было дома. Если Умберто пошел в отца, думаю, тот вряд ли был таким уж неприятным человеком.

Похожие друг на друга встречи проходили с такой частотой, что я успела отточить свои ответы, и по мере нашего продвижения они становились все короче. Я слегка нервничала, и не только из-за повышенного внимания ко мне и необходимости запоминать кучу имен. Чем дальше, тем отчетливее я ощущала, что время проходит. Если это прогулка, не должны ли мы гулять? И куда именно мы направляемся? Какой бы ни была наша цель, я была уверена, что с такой скоростью, в этом все усложняющемся танце машин и людей мы ни за что не успеем вернуться к обеду. Да, наверное, это меня волновало больше всего: я не хотела оставлять Аниту одну надолго.

Вот, возможно, наша цель — классический лицей Плиния Старшего, где я скоро буду учиться. Умберто указал мне на него вялым жестом. Он тоже окончил этот лицей. И еще в его время здание было покрашено в оранжевый цвет и окружено облезлыми деревьями. К счастью, мы у лицея не остановились. Сейчас Умберто изучал философию в Университете Федерико II в Неаполе. То есть иногда он садился в поезд и отправлялся сдавать какой-нибудь экзамен. Но он больше не был уверен, что гуманитарных знаний достаточно для жизни. Умберто размышлял, не лучше ли заняться чем-то конкретным: например, открыть ресторан, может, в другом городе или даже в другой стране.

Вскоре мы вышли на залитый солнцем проспект, и перед нами предстала гора во всем своем утреннем великолепии. Я едва успела насладиться этим видом, как нас засосало в переулочек между двумя облупленными