Головная боль генерала Калугина, или Гусь и Ляля - Наталия Романова

– Постараюсь, – нервно повела плечом Ляля, тяжело сглатывая.

– Это будет моё желание, – заявил Гусь. – Вот моё первое желание: не вспоминать то, что случилось, будто не было ничего.

– А второе? – промямлила Ляля, не зная, что ответить.

Всё, что происходило, было странным, нереальным. Ночь пахла привычной пылью, вперемешку с влажностью, ярким жасмином. Шелестела полусухими кустарниками, завядшей, не успевшей пойти в рост, травой. Обдувала тёплым ветром, окутывала темнотой, пронизанной лунным светом и холодным отблеском звёзд.

Внешне ей почти удавалось выглядеть спокойной. Лишь пылающие щёки могли намекнуть на мысли, которые появлялись помимо воли Ляли, сами по себе, благодаря разыгравшемуся воображению.

Внутри же трясло, клокотало, неслось со скоростью света. Заставляло кровь кипеть, сердце с силой колотиться – того и гляди выпрыгнет из груди.

– Второе?

Гусь посмотрел на Лялю, взгляд очертил абрис лица, опустился ниже, к широкой, чуть растянутой горловине футболки, задержался на ключицах, метнулся к приоткрытым губам, огладил по очереди верхнюю и нижнюю. Ляля готова была поклясться, она физически ощущала каждое воображаемое прикосновение его взгляда к своему телу.

– Есть второе, – сказал он. – Но не стану. Вдруг снова понадобится погадать на картах, – едва заметно улыбнулся, нагло подмигнул, – Только если ты сама захочешь, – добавил с мягкой улыбкой.

Ляле хотелось сказать, что не захочет никогда в жизни, этого не может быть, потому что быть не может. И разум был с ней полностью и безоговорочно солидарен. Она точно знала, какого мужчину ждала всю жизнь, какие у него должны быть качества. Наглость, синий, бездонный взгляд, загар, широкая, не к месту беззаботная улыбка и расслабленный вид точно не входили в перечень, как и бесконечный перечень лёгких побед и… мужское достоинство такого размера. Впрочем, последнее она в своём воображаемом избраннике не рисовала.

А тело, предательского тело, которое, видимо под действием климата, говорило совсем другое. Оно вдруг решило, что совсем не против синих глаз и загара, что расслабленная, как на пляже, улыбка очень ему нравится. А член приковывает внимание… не пенис, половой орган, достоинство, а именно член.

И от этого становилось откровенно не по себе, противно от себя самой становилось.

Она не должна так думать, и чувствовать так тоже не должна.

– Давай поговорим о чём-нибудь, – перебил поток мыслей Ляли Гусь, оставалось надеяться, что он не прочитал ничего на её лице. – Будет третье желание. Поговорить.

– О чём? – тихо-тихо спросила Ляля, уставившись на землю и собственные ноги, выглядывающие из-под футболки, как из-под платья средней длины.

Что-то Фея-Крестная напутала в её сказке.

Вместо хрустальных туфелек – резиновые шлёпанцы сорок третьего размера, из которых тридцать пятый Лялин просто вылетал.

Вместо бального наряда – камуфляжная футболка.

Вместо принца – Гусь.

– Рисунки видел в столовой, правду мужики говорят, ты нарисовала? Ты художница, что ли?

– Художница, я Суриковку окончила с красным дипломом, – кивнула Ляля. – Это так… баловство, гелевой ручкой не очень получается, хорошо бы капиллярную найти…

– Молодец какая, – искренне похвалил Гусь. – Что рисуешь? Выставки были уже? Я, может, глупые вопросы задаю, прости, просто первый раз в жизни художницу вижу, не знаю, чем ваш брат живёт… Мастерская у тебя, например, есть? У художницы должна быть мастерская, я так думаю.

– Есть, в квартире. Там я для себя рисую, по настроению, как здесь, например, а работаю в Иконописной мастерской.

– Где-где? – переспросил Гусь.

– Мы пишем в византийском стиле, восстанавливаем каноническое русское направление иконописи… Ветковская икона, Невьянская икона, Поморская икона с тундровым позёмом… – начала перечислять Ляля.

– Охренень! Ой, прости, – Гусь заткнул себе рот двумя руками, вылупившись на неё, как на восьмое чудо света.

Нет, на единственное чудо. Все остальные чудеса померкли в его глазах навсегда, осталась одна-единственная девушка, в нелепом, катастрофически не идущем ей наряде, посредине траншеи, среди красно-розовой пустыни в лунном сиянии.

– Ты монашка, что ли? – прокашлявшись, хрипло проговорил Гусь, слегка порозовел сквозь загар, впрочем, это могло Ляле почудиться.

– Нет, – засмеялась Ляля. – Я учусь на кафедре истории Церкви, в мастерской мы восстанавливаем старообрядческие техники иконописи – это работа, точно такая же, как… Славина, например, или твоя.

– Да ладно! – фыркнул Гусь. – Военных, как… в общем, много военных, а художницу-иконописицу… и не выговоришь с полтычка даже, впервые вижу. Готов что угодно поставить на то, что никто из наших мужиков не видел! Вот чудо, так чудо! Как тебе в голову пришло такую «работу» выбрать?

– Не знаю, – пожала плечами Ляля, она действительно не знала, откуда взялся в ней подобный интерес, мама – профессор кафедры истории Церкви, – повлияла или история семьи? – Ты как военным стал?

– Меня отец в кадетский корпус запихнул после девятого, особо не спрашивал, хочу я или нет, там научили «родину любить», – усмехнулся он. – После – воздушно-десантное училище, и вот он я, – покрутился на одном месте, красуясь, давая себя разглядеть во всей красе и стати.

– Почему не спрашивал? – удивилась Ляля, изо всех сил игнорируя то, что видела.

Достаточно с неё видений, насмотрелась. До сих пор, стоит отпустить силу волю на долю секунды, покрывалась потом, низ живота наливался тяжестью, становилось горячо и влажно. Неизвестно ещё, что на её лице в этот момент было написано. Не хватало, чтобы источник её состояния что-то заподозрил, тогда вообще – ложись и умирай со стыда.

– Так себе история, – поморщился Гусь. – Без подробностей могу рассказать, если хочешь, не обещаю, что будет весело.

– Расскажи, – кивнула Ляля.

Почему-то захотелось узнать о Викторе Бисарове подробности. Откуда он родом, что ему нравится, что нет, куда возвращается после командировок, кого ценит, чем дорожит. Что его держит на планет Земля.

– У меня отец – старший оперуполномоченный по особо важным делам области. Всё детство, сколько себя помню, авторитетом для меня был, слушался его беспрекословно, гордился. В общем, считал, что у меня лучший батя на свете. В четырнадцать оказалось, что у «лучшего бати на свете» вторая семья есть, а моя сестричка, почти моя ровесница, через три улицы живёт. Крышу мне знатно сорвало, по малолетке не сел, только потому, что каждая собака знала, чей я отпрыск, тащили не в отдел полиции, а сразу к отцу в кабинет. Потом мать под машину попала, насмерть, – помолчал Гусь. – Водитель клялся, что она сама шагнула под колёса, я ни на минуту не верил, что она сама, только срок ему дали минимальный из возможных, понятно, чьими стараниями. Тогда меня окончательно снесло, остановить только чудо могло. Чудо