Асины журавли - Елена Чумакова

– Колобродит народ, – качал головой шофер, – ой, не к добру! Что-то будет…

Ася едва успевала на свой вечерний концерт. Она даже отказалась от ужина в ресторане и заказала еду в гримерку. Самуил Яковлевич составить компанию не пожелал. Вид у него был встревоженный, напряженный, улыбка выглядела неестественно. Ася решила, что импресарио сердится из-за ее опоздания, принялась было оправдываться, но он только отмахнулся:

– Ах, оставь. Готовься, скоро твой выход.

Ася пожала плечами, отодвинула недопитый чай и пересела к зеркалу. Чувство беспокойства передалось и ей.

Выйдя на сцену, сразу почувствовала: что-то не так. В зале – небывалое дело – тут и там зияли пустые кресла. Люди шушукались, некоторые прямо во время ее пения вставали и покидали зал. Это совершенно выбивало Асю из ритма. Исполнив всего три номера вместо семи, она раскланялась и, провожаемая жидкими аплодисментами, покинула сцену. За кулисами накинулась на Штерна:

– Что происходит? Что с публикой? Почему они уходят? Со мной что-то не так?

– Да ты тут ни при чем. В Сербии убиты наследник австрийского престола и его жена. Австрия объявила Сербии ультиматум.

Ася имела весьма смутное представление, где находится эта самая Сербия, а где Австрия. И совсем не понимала, какое отношение эти события имеют к ее концерту.

– Ну, как тебе объяснить? За Австро-Венгрией стоит Германия. А у Сербии военный договор с Россией. Если Австрия объявит войну Сербии, мы неминуемо будем втянуты в бойню с Германией… А может, еще обойдется, договорятся императоры и дипломаты. Никто не знает, что будет, вот люди и волнуются, не до концерта им. Все ждут новостей. Короче, наше дело маленькое – отрабатывать гонорар, поэтому иди на сцену и пой, несмотря ни на что.

Ася мало что поняла: Австро-Венгрия, Сербия, Германия, Россия… Кто с кем собирается воевать? Ради чего? Но Штерн прав, ее дело не политика, там разберутся без ее участия, а она должна петь. И певица Бартошевская вышла на сцену, продолжила выступление, стараясь не смотреть в пустеющий зал.

На следующий день концерт был отменен. Штерн ходил мрачнее тучи и отмахивался от Асиных вопросов. Ася накупила газет, закрылась в гостиничном номере и принялась читать, пытаясь самостоятельно разобраться в хитросплетениях европейской политики, но только еще больше запуталась.

Следующие два дня прошли как в лихорадке: правительство объявило о частной мобилизации, потом приказ отменили, а на третий день Асю разбудил шум на улице. Высунувшись в окно, увидела мальчишек-газетчиков, выкрикивающих:

– Германия объявила войну Российской империи!

– Попытка высадки немецкой армии на Балтике сорвана!

– Правительство объявило всеобщую мобилизацию!

– Царский манифест! Война с Германией!

Несмотря на ранний час, народу на улице было много. Прохожие расхватывали газеты из рук довольных мальчишек, те едва успевали получать и прятать в карманы монетки. Ася быстро оделась, наскоро привела себя в порядок и выбежала из гостиницы, чтобы купить газету. Она попала в людской водоворот, толпа вынесла ее на площадь, где кипел очередной митинг. Потом все устремились на Дворцовую площадь, к Зимнему. Ожидали обращение императора к народу. Ажиотаж царил небывалый. Асю толкали со всех сторон, но она все же дождалась выхода Николая II на балкон Зимнего. Толпа смолкла. Один за другим люди опускались на колени. Кто-то запел «Боже, Царя храни». Гимн тут же подхватили, и уже вся площадь пела:

– … Царствуй на страх врагам,

Царь православный!

Боже, Царя, Царя храни!..

Слова императора, что это будет борьба за выживание, борьба до конца, вызвали волнение, а торжественно данный им обет не заключать мира, пока хоть один неприятель останется на русской земле, приняли восторженно.

Ася едва выбралась из толпы. Она не понимала, почему люди на площади ликуют. Ведь война – это страшно, это смерти, раны, увечья. Надеются, что Царь-батюшка сам всех врагов разобьет? А что ждет народ? Что ждет их с Виктором? Как же венчание? И тут же обожгла мысль: «Виктор офицер, его в первую очередь отправят на войну! Надо немедленно ехать в Гатчину!»

Посланный за билетом на вечерний поезд гостиничный коридорный вернулся ни с чем, билетов не было. Ася уложила в баул самое необходимое и сама отправилась на Балтийский вокзал, решив попасть в Гатчину во что бы то ни стало. Людей на вокзале было непривычно много, словно весь Петербург вознамерился куда-то ехать. Пассажирские поезда отменяли один за другим, пути были забиты товарными вагонами. Только два дня спустя добралась измученная Ася до Гатчины.

Прямо с Балтийского вокзала отправилась к казармам кирасирского полка. Там ветер гонял клочки соломы, обрывки бумаг по пустому плацу. Из распахнутых конюшен не доносилось конское ржание.

– Эй, барышня, кого ищете? – раздался окрик.

Из глубины конюшни к Асе, прихрамывая, вышел конюх.

– Поручика Бекасова, – с надеждой обернулась она к мужику.

– Дык, отправились оне, все как один, на вокзал, а оттеда на войну. Эшелоном. Утречком ишо. Так на конях строем и ушли. А меня вот из-за ноги покалеченной не мобилизовали. Не годен, говорят.

– Спасибо, дядя, – Ася кивнула и быстрым шагом направилась в сторону улицы.

– Слышь, барышня, на Варшавский вокзал-то поспешай. Может, застанешь ишо, – крикнул ей вслед конюх.

На путях перед зданием вокзала вытянулся эшелон, состоящий из пары пульмановских вагонов и целой вереницы товарных. А на перроне творилось что-то невообразимое: семьи прощались со своими кормильцами. Бабы выли, цепляясь за мужей, сыновей, плакали дети. Жандармы осипли, пытаясь отогнать баб от вагонов. К этому гаму примешивались душераздирающие звуки оркестра, игравшего с крыльца вокзала марш «Прощание славянки». Ася с трудом пробиралась сквозь толпу вдоль эшелона, вытягивала шею, вглядываясь в раскрытые двери вагонов, в чужие лица.

Возле паровоза увидела такую картину: бабы карабкались по ступенькам паровоза, колотили кулаками по запертой двери, по обшивке. Перепуганный машинист пытался их вразумить через открытое окно, давал гудки. Несколько женщин, одна из них с грудным ребенком, лежали на рельсах перед паровозом. Жандармы хватали их за руки, за ноги и оттаскивали в сторону, но на освобожденное место тут же ложились другие.

Ася потрясенно смотрела на происходящее. Всего два дня назад толпа на Дворцовой площади с патриотическим ликованием встретила речь императора о войне до победного конца, в едином порыве пела «Боже, Царя храни», и вот такие же мужики и бабы бунтуют против отправки на фронт. Одно дело речи и митинги, и совсем другое –