Летний сад - Полина Саймонс

Сорок дней.

Они не могли спать. Метались, поворачивались с боку на бок, иногда кое-как занимались любовью, молясь о забвении, которое не могло прийти.

– Я должна знать, что ты думаешь, – сказала наконец Татьяна после долгих часов одной из таких невыносимых ночей. – Я не хочу знать. Но я должна знать. Потому что ты не можешь нести это в одиночку. Посмотри на себя. Гарри сегодня сделал для тебя прекрасную копию шотландского меча – по крайней мере, я так думаю, – а ты даже спасибо не сказал. Просто скажи мне, сделай это. Не говори, что думает Рихтер или что думает Дан Элкинс. Скажи мне, что думаешь ты сам. Ты единственный, к кому я прислушаюсь.

Татьяна села в постели.

Александр лежал на спине, закрыв глаза.

– Перестань смотреть на меня, – сказал он. – Я без сил.

– Шура, чего ты боишься? Скажи мне. Посмотри на меня.

Она знала, что он не станет на нее смотреть, потому что не хочет, чтобы она заглянула в него. И Татьяна позволяла ему отворачиваться, поскольку сама не хотела ничего увидеть.

Этой ночью он тоже отвернулся, но она забралась на него, чтобы видеть его лицо; она села на него, и дергала, и толкала, и дышала над ним, и не останавливалась, и в конце концов ему оставалось либо встать с кровати, либо все ей сказать. Александр сделал то, что делал всегда, когда не мог разговаривать о невыносимых вещах. Он занялся с ней любовью.

Он едва закончил, как Татьяна сказала:

– Ты звонил всем из Разведуправления, кого только знаешь. Что ты выяснял?

– Боже мой! Прекрати!

Натянув кальсоны, он вышел в сад. Татьяна набросила халат и вышла следом. Стоял конец августа.

– Разве не очевидно? – заговорил Александр, куря и расхаживая по узким дорожкам среди пустынных цветов.

– Нет!

– Я ищу Энта, Таня.

– В разведке? – Она встала перед ним.

Он поднял на нее взгляд.

– Теперь, когда прошло уже так много времени, – сказал измученный Александр, – и никаких его следов не обнаружили, я думаю… – Он помолчал. – Я думаю, что Энтони мог попасть в плен.

Плен! Татьяна пристально всмотрелась в мужа. Почему он произнес это с таким отчаянием? Разве это не лучше, чем другое?

– Это я и выяснял все это время. Искал любое упоминание о нем в донесениях военной разведки, работающей по лагерям военнопленных.

Они смотрели друг на друга, и Татьяна мрачнела с каждым вздохом, пытаясь усвоить всю важность сказанного Александром. Она не могла прикоснуться к мужу, она чувствовала, как ему страшно.

– Ну зачем ты стараешься придумать новые проблемы? – сказала Татьяна, стараясь говорить как можно более беспечно. – Разве нам без того не хватает? Я все время тебе твержу: давай просто ждать, а там будет видно. – Она потянулась к его руке. – Пойдем вернемся в постель.

– И это после того, как ты половину ночи доставала меня, твердя, что хочешь знать? – недоверчиво спросил Александр.

Отступив от него, Татьяна промолчала.

– Скажи, если Энтони попал в плен к вьетконговцам, как ты думаешь, КГБ может заинтересоваться судьбой американского солдата, которого зовут Энтони Александр Баррингтон?

– Шура, довольно… Больше ничего не говори. – Татьяна прижала ладони к сердцу.

– Если он в плену…

– Прошу, не говори! Умоляю!

Она попятилась, но он шагнул за ней, взял за руки, его глаза пылали.

– В Румынии они нашли старика шестидесяти восьми лет и отправили его на Колыму. Дали ему десять лет. Этот человек сбежал из Казахстана в период коллективизации в тридцать четвертом году. В тридцать четвертом, Таня, но они все равно его схватили. Он был никем… он просто прыгнул в поезд и сбежал…

– Пожалуйста, хватит!

Но Александр не желал останавливаться:

– Как ты думаешь – мое толстенное дело в КГБ открыто или закрыто?

– Это чушь, то, что ты думаешь, – задыхаясь, выговорила Татьяна. – Они не…

– Энтони отслужил три срока во Вьетнаме без каких-либо происшествий и вдруг исчез перед окончанием четвертого срока. Ты думаешь, ему просто не повезло? Тебе не кажется, что пушкинская пиковая дама принесла беду?

– Нет… – прошептала она, дрожа всем телом.

– Правда? А ты помнишь Денниса Берка, из того министерства? Он знал все обо мне, о тебе, о моих родителях; он знал все! Если вьетконговцы схватили Энта, как ты думаешь, много ли времени пройдет, прежде чем какой-то служака свяжет с его именем мое дело в КГБ? Наш старый друг Германовский сумел пройти одиннадцать блокпостов в Бельгии, прежде чем его наконец остановили. Этого времени им хватило, чтобы найти его имя в своих данных. Как ты думаешь, сколько блокпостов придется миновать им, чтобы найти Энтони Александра Баррингтона?

Александр отошел от Татьяны, глядя в свои ладони, словно надеясь найти в них другие ответы на свои вопросы.

Татьяна тоже поспешно отошла назад.

– Ты мучаешь себя без необходимости. – Она говорила чуть слышно. – Там миллион подразделений и сплошной хаос.

– Как и в Бельгии после мировой войны.

– Миллионы вьетнамцев! Они и не думают искать какого-то американца, прежде бывшего солдатом Красной армии. Кроме того, Энтони двадцать шесть лет, и он явно не ты. Сейчас шестьдесят девятый год. Даже если он… попал в плен, никто не станет складывать эту мозаику. А для него лучше быть в плену, но живым, Шура. Поверь мне, – сказала Татьяна, отходя еще на шаг от него и еще на один… – Я кое-что об этом знаю.

– И я тоже, – кивнул Александр, все отдаляясь от нее со своими мучительными ранами и мучительными татуировками, полученными в немецких лагерях и в советских лагерях. – Я тоже кое-что об этом знаю.

Дни шли.

Зло проникло даже в их безупречную белую кухню, где уже одиннадцать лет над островком не звучало ни единое недоброе слово. Теперь они стояли в противоположных концах черной гранитной поверхности, не соприкасаясь, не разговаривая. Стояла ночь; дети, как они до сих пор называли своих здоровяков, спали. Татьяна только что закончила готовить тесто для хлеба на завтрак. Александр только что закрыл дом на ночь. Они делали вид, что пьют чай.

– Не знаю, чего ты от меня хочешь, – сказал наконец Александр. – Скажи мне, где он, и я поеду и найду его.

– Я не знаю, где он, я не провидица… и о чем ты говоришь? Я не хочу, чтобы ты куда-то ехал. Но тогда – тогда! – я просила тебя отговорить его ехать туда.

– Я ему говорил, чтобы не ехал.

– Ты должен был остановить