Летний сад - Полина Саймонс

– Я. Пытаюсь. Читать.

Сдвинув прикрывавшую ее простыню, Александр легонько сжал двумя пальцами ее сосок, прижался щекой к ее груди.

Татьяна отложила книгу.

После акта любви, после ее последнего «Ох, Шура», выключив свет, Татьяна тихо сказала:

– Это потому, что у Викки нет своих детей. Поэтому она так бурно реагирует. Подумай, как давно она знает Энтони… всю его жизнь, с того момента, как он родился на Эллисе.

– Это я знаю, – ответил Александр, поглаживая ее по спине.

Он не мог говорить об этом с Татьяной. И не знал, сможет ли говорить с Викки.

Александр дождался, пока Татьяна заснет; она по-прежнему засыпала на его руке, или лицом к нему, как давным-давно в их палатке в Луге, или прижавшись спиной, как давным-давно на Оленьем острове, – а потом он осторожно встал, натянул длинные кальсоны и вышел наружу.

Он нашел Викки в крытом патио за домом; она курила.

Викки Сабателла Рихтер, которой было уже почти сорок семь, оставалась такой же, как прежде, – яркой, заметной женщиной. Темноволосая, загорелая, стройная, с длинными волосами, длинной шеей, длинными руками, длинными красивыми ногами, этой ночью скрещенными и обнаженными. У нее были узкие лодыжки, ногти на ногах выкрашены красным лаком, как и ногти на руках. На ней всегда было множество украшений, косметики, она головокружительно пахла духами, театрами, поздними забавами. Она была полногрудой, темноволосой, темноглазой, слишком привлекательной в глазах большинства женщин, чтобы стать их подругой. Они обычно выглядели ее тенью.

Александр знал Викки почти четверть века. Они были старыми друзьями. Но на этот раз Александр взглянул на нее так, как никогда не смотрел прежде. Он смотрел на нее, как мужчина смотрит на женщину. И эта женщина сидела на его крыльце, ослабевшая и сжавшаяся, пила и курила, и ее волосы не были причесаны, а тени размазались вокруг глаз. И для мужчины в Александре эта поразительная женщина выглядела так, словно разбилась на части вместе с ее разбитым сердцем.

– Здесь так хорошо, Александр, – произнесла она хрипловато. Ее унылый голос наводил на мысль о излишке выпитого и выкуренного. – Мне всегда здесь нравилось. Это действительно похоже на волшебство.

– Да, здесь хорошо. – Александр тоже закурил.

Они сидели, прислушиваясь к ветру. В долине внизу всегда горели огни, словно там каждую ночь было Рождество. А в их большом доме было спокойно, здесь, посреди серо-коричневой и синеватой пустыни, в молчании таинственных гор.

– Ты волнуешься? – спросила Викки. – Не можешь спать. Не удивлюсь. У меня кое-что есть, если хочешь. Я тоже не могу спать, когда обеспокоена. Я уже приняла одну. Минут через тридцать засну, наверное.

– Нет, мне ничего не нужно. Для нас это тянется уже месяцы. А на тебя вдруг обрушилось.

Она затихла, а потом снова заплакала, заплакала так, словно у нее вырывали сердце. Александру хотелось сказать: «Тсс, тише…», – но голос его подвел. Однако немного погодя он прошептал:

– Что происходит Викки?

– Ох, Александр… – выдохнула она.

Ох, Александр?

Текли минуты.

Глубоко вздохнув, Александр заговорил:

– Викки, я по три раза на неделе говорю с твоим мужем, чтобы узнать, есть ли какие новости об Энте. Мне нужно, чтобы ты сказала… – Он еще раз вздохнул. – Есть ли что-то такое, о чем Рихтер подозревает и что мешает ему помочь мне по-настоящему, от чистого сердца?

Ненакрашенными губами Викки прошептала:

– Нет. Ничего такого.

– Ты прежде говорила: «Мой муж знает все».

– Но не это.

Прошло еще несколько минут.

– Мне так жаль, Александр. Я от стыда и смотреть на тебя не могу. Пожалуйста, не надо меня ненавидеть.

– Викки, тот день, когда я начну осуждать тебя, будет моим тяжким днем у ворот ада. – Он старался не выдать своего неодобрения, своего недовольства.

– Как ты думаешь, Таня меня осуждает?

– Не за что осуждать. И полагаю, в такой момент она и не думает об этом.

Они еще посидели.

Снова заплакав, Викки сказала:

– Я много лет так хорошо притворялась.

– Определенно. – Александр беспокойно качнул головой. – Вы оба… Но как вообще ты могла?..

Она молчала, и Александр, обеспокоенный этим молчанием, посмотрел на нее и лишь еще сильнее обеспокоился, увидев, что она склонилась, опираясь на длинные руки дрожащим телом. Александр кое-что знал об этой позе боли. Он развернул свой стул, чтобы сидеть лицом к ней.

– Ладно. Успокойся. – Он помолчал, легонько поглаживая ее. – Викки, о чем ты думала? Я не понимаю, как именно ты допустила подобное.

Викки слегка собралась, заговорила, тщательно подбирая слова.

– Я не допускала. Я сопротивлялась с того момента, как ему исполнилось семнадцать.

– Семнадцать? О боже, Викки!

– Он просто не признавал отказа. Я ему это твердила с самого начала. Энт, какого черта ты думаешь? Ты что, совсем свихнулся? А он говорил – да.

Александр закрыл глаза. Семнадцать! Викки замолчала.

– Не бойся меня, – сказал Александр с горестным вздохом, сжимая руку Викки. – Я не Таня. Я тоже когда-то был подростком, а теперь я мужчина. И как мужчина я понимаю. И как подросток я понимаю. Просто… расскажи мне, что произошло.

– Я больше года упорно сопротивлялась ему, вот что произошло. – Викки говорила так тихо, словно боялась, что горы ее услышат. – Сначала я была потрясена – как и ты; когда я поняла, насколько он серьезен, я постаралась убедить его… Я даже не понимаю, почему я находила причины против этого, их было так много, они выглядели такими неодолимыми. Конечно, я бы не стала их называть тебе или женщине, которая почувствует, что я совершила нечто вроде смертного греха. Но Энтони ничего не говорил, ничего не понимал, ни о чем не заботился. Сказать, что он был настойчив и полностью безразличен ко всем моим убедительным аргументам, – значит ничего не сказать. Он был непреклонен.

– Тсс… – пробормотал Александр. – Помедленнее и потише, Викки.

– Я сдалась сразу после того, как он закончил школу, в то лето, когда он уехал в Вест-Пойнт. Ты в то лето купил ему грузовичок и новую гитару, помнишь? О, ему так нравился этот грузовик, и он так хорошо играл на гитаре! Играл как дышал, так говорят. И пел чудесно – «Тюремный рок» Элвиса Пресли, только по-своему. Он пел мне песни на английском, русском, испанском, даже на моем итальянском! – Слезы текли по лицу Викки, она напевала для Александра то, что некогда пел ей Энтони: – «О соле мио, ты передо мной, мое солнце в твоем лице…» Он пел: «Я душу отдам за твой поцелуй…» И он пел: «Cupido, cupido prego…» – и ваше русское, «Темные глаза»… ну да, «Очи черные», это