Хрустальная ложь - М. Эль

заставить молчать любого, но для внучки всегда находил время, терпение и нежность. Он учил её владеть ножом с точностью хирурга, как держать равновесие на одной ноге, чтобы не упасть в бою, и как смотреть в глаза тому, кто сильнее тебя.

— Никогда не опускай взгляд, — говорил он, ставя ей клинок в руки. — Страх — это тоже оружие. Только ты решаешь, в чьих руках оно будет. Используй его, не позволяй ему использовать тебя.

Бабушка Адель — была жестче, чем её муж, но только для врагов. Она пахла лавандой, выпечкой и тем особым терпением, которое бывает только у женщин, видевших и любовь, и кровь, и умеющих хранить тайны. Её тёмно-русые волосы, всегда были аккуратно убраны в строгий пучок, а глаза — зеленые, как холмы Тосканы, что были рядом с горами.

— Лери, amore mio, — звала она внучку, вытаскивая её из тренировочного двора, где та занималась с охранниками. — Пора учиться быть женщиной, а не только убийцей.

— Я не убийца! — фыркала Валерия, вытирая пот со лба. — Я — Андрес.

— Это одно и то же, cara mia, — смеялась бабушка, целуя её в лоб. — Но в хорошей женщине должно быть больше, чем просто сталь.

Мама, Эмилия, была воплощением совершенства. Единственная дочь старших глав центрального региона. Сильная, хладнокровная, красивая до боли. Когда она проходила мимо, все в доме выпрямлялись, чувствуя её незримую власть. Когда говорила — слушали беспрекословно. А когда улыбалась — даже стены будто светились, озаренные её внутренней силой.

Эмилия была третьей главой клана, приняв бразды правления после своих родителей. Она всегда стояла рядом с мужем и старшим поколением, участвуя в самых сложных переговорах. Но дома, за закрытыми дверями, она превращалась в мягкое чудо — обнимала дочь, гладила волосы и тихо пела на итальянском колыбельные, которые её самой пела Адель.

— Non aver paura di essere grande, piccola mia, — шептала она, — не бойся быть великой, моя маленькая. Твоя сила — в твоей душе.

Отец, Киллиан Андрес, был огнём. Красивый, опасный, всегда собранный, как пружина. Его голос был командой, его взгляд — клятвой, которую он держал. Но в семье он был другим. Только здесь позволял себе улыбку, позволял шутить, позволял быть человеком, а не только лидером. С Валерией у него были особые отношения — она его обожала.

— Папа, я хочу с тобой на собрание! — требовала она, когда ей было тринадцать.

— А тебе не рано? Там скучно.

— Я уже взрослая! Мне тринадцать! Я всё пойму!

— Хм… — Киллиан смотрел на неё с улыбкой, полной гордости. — Если сможешь хотя бы три минуты смотреть на дядю Лора и не закатывать глаза — возьму.

Она не выдержала и тридцати секунд.

Но на собрание всё равно попала, сидя тихо в углу и впитывая каждое слово.

Лери была не просто храброй. Она была наглой. Самой наглой, прекрасной и непокорной из всех Андрес, которую встречала семья за последние поколения. Даже её младший брат, Алан, пусть он и мальчик, был более послушным и тихим. В шестнадцать она тайком угнала дедовский «Альфа Ромео», чтобы доказать, что может сама вести. В семнадцать — влезла на крышу, чтобы наблюдать за важными переговорами отца с матерью. А в восемнадцать — в одиночку сорвала сделку конкурентов, когда её просто забыли предупредить «не вмешиваться».

— Ты что натворила?! — Киллиан тогда чуть не схватился за сердце, его голос дрожал от смеси гнева, ужаса и гордости.

— Спасла вашу репутацию, — невинно ответила она, потягивая апельсиновый сок, словно только что вернулась с прогулки.

— Ты угнала машину с охраной и подорвала склад!

— Технически, склад подорвался сам, — поправила она. — Я просто создала условия.

Валериан тогда просто рассмеялся, его смех был громогласным и одобрительным. — Вот ведь. Вся в мать. И в меня тоже.

Её мир был красивым, тёплым и живым. Двор наполнялся смехом, когда вся семья собиралась за ужином: вино, паста, истории, шутки. Они спорили громко, обнимались крепко и любили — безусловно.

Адель читала книгу, поучая всех вокруг, Валериан играл жене на пианино, так как это всегда успокаивало его жену. Эмилия и Киллиан спорили о стратегии клана, их голоса были полны страсти. А Лери бегала между ними, с кошкой на руках, вечно куда-то опаздывая, но всегда оказываясь в центре внимания.

Вся вилла звучала её смехом. Её голос, звонкий и упрямый, будто держал дом в тонусе, не давая ему погрузиться в слишком серьёзную тишину.

— Leri mia, — говорил Валериан, её дед, с лёгкой улыбкой, полной гордости и снисхождения, когда она устраивала очередной скандал, нарушая идеальный порядок виллы или внося хаос в скучные семейные собрания. — Ты — буря. Но и буря нужна, чтобы море не застаивалось, чтобы не превратилось в болото. Не меняйся.

И правда. Она была бурей. Маленькая, наглая, яркая буря Андрес, которая могла разрушить всё на своём пути, но делала это с таким очарованием, что на неё невозможно было злиться.

В ней текла кровь четырёх великих семей, чьи имена были синонимами власти и влияния в Европе: Андрес (итальянская страсть и дипломатия), Ауэр (искусство и красота), Рихтер (непредсказуемость и сила) и Росси (точность и хладнокровие). Эта смесь делала её не просто сильной, а уникально опасной и притягательной.

С глазами, в которых отражалось море — глубокое, переменчивое, — и сердцем, которое не знало страха, но умело любить с той же силой, с какой она ненавидела несправедливость.

Тогда, в Италии, в этом защищённом, тёплом мире, она не знала, что однажды ей придётся уйти.

Что тоска по дому станет физической болью, которая будет сидеть под рёбрами, как осколок, напоминая о себе в самые неподходящие моменты.

Что воспоминания о громком смехе семьи, о запахе свежеиспеченного хлеба и оливковых рощ будут греть и мучить одновременно, превращаясь в золотую клетку, из которой она сбежала.

Но в те годы — в доме, где солнце играло в стекле, отбрасывая золотые блики на мраморные полы, в крепких объятиях мамы, под строгим, но всегда справедливым взглядом деда и тёплым, всепрощающим смехом бабушки — она была просто Лери.

Любимая, бесстрашная, невозможная.

И, пожалуй, самая живая из всех. Она была воплощением неукротимой силы, которая ещё не знала, что такое настоящая потеря, но уже предчувствовала, что её ждёт великое будущее, полное как триумфов, так и боли.

Тихим, почти неслышным стуком в дверь лофта Лилит отворилась. На пороге стоял Маркус — высокий, элегантный мужчина лет пятидесяти, с серебряными висками и проницательными, но доброжелательными глазами. Он был одет в безупречный костюм,