Император ярости - Джаггер Коул

Все, что я могу сделать, — это бормотать и хныкать что-то, возможно, напоминающее утвердительный ответ, пока киваю головой. Я чувствую, как мой рот расслабляется, спина выгибается и извивается, пока все мое нутро, все мое существо рушится под его прикосновениями и словами.

— Так будь хорошей маленькой шлюхой, — рычит он прямо в мое ухо, пока наши пальцы глубоко внутри меня. — И кончи для меня, прямо сейчас.

Зрение затуманивается, давление нарастает внутри, закручиваясь все туже и туже, пока я больше не могу держаться. И затем, одним последним, властным прикосновением, он нажимает на спусковой крючок, полностью разрушая меня.

Внезапно я падаю, погружаясь в бездну, мое тело взрывается от ощущений, разум становится пустым, все остальное исчезает.

Ни страха. Ни стыда. Только сырое, захлестывающее освобождение всего, что он построил внутри меня.

Затем все заканчивается.

Я падаю обратно на кровать, мое тело истощено. Дыхание прерывистое, сердце колотится в груди, пока я пытаюсь собрать себя воедино. Не знаю, как долго я лежу так, все тело покалывает и дрожит, глаза плотно закрыты, пока пытаюсь осознать, что только что произошло.

Медленно я моргаю, зрение проясняется, когда я открываю глаза.

Я напрягаюсь.

Мала нет.

И нет, это был не еще один мучительно яркий сон. Простыни все еще теплые от того места, где он сидел на краю моей кровати. Мое тело все еще чувствует, где я растянута от наших пальцев внутри, и мои пальцы все еще липкие и влажные.

Но он исчез, не оставив ничего, кроме тяжести того, что только что произошло.

Натягиваю одеяло на тело, руки дрожат, пока я сворачиваюсь в клубок, разум мечется. Стыд накрывает меня, едкий и горький.

Я позволила ему взять контроль. Я хотела этого. Теперь не знаю, смогу ли остановить его от того, чтобы сделать это снова.

И самая ужасная часть?

Я не уверена, что хочу этого.

12

ФРЕЯ

Пронзительный звонок моего телефона вырывает меня из сна. Я стону, переворачиваясь в кровати, мой разум затуманен. Дневной свет просачивается по краям светонепроницаемых штор, заставляя меня щуриться, когда я выключаю телефон.

Кожа уже покалывает от дискомфорта, просто зная, что солнце там, ждет меня. Всегда ждет.

Xeroderma pigmentosum. Целый рот медицинского словоблудия, который сводится к одному жестокому факту: солнце — мой враг. Я не могу восстановить повреждения от УФ-лучей, как большинство людей. Лучи, которыми большинство людей впитываются без задней мысли, разрывают меня на части, клетка за клеткой.

Вот почему я научилась жить в тени, чтобы принять ночь. Мой день начинается, когда дни других заканчиваются.

Для большинства мира я, наверное, выгляжу как существо ночи по своему выбору. Как будто я слишком сильно склоняюсь к готической эстетике. Но нет. Жизнь, прожитая в тени, и тьма были решены за меня давным-давно, когда мои симптомы впервые начали проявляться. Мне было четыре года.

Похоже, моя прабабушка тоже страдала от этого заболевания. Но для меня, оно увеличивает риск развития немеланомного рака кожи в десять тысяч раз и меланомы — в две тысячи раз.

Спасибо, генетика.

Я тянусь к своему телефону, пытаясь отморгать дымку сна, тяжесть моего прошлого цепляется за меня, как вторая кожа. Думаю о том, как я когда-то была нормальной — или так близка к нормальной, насколько это возможно, когда ваша фамилия Линдквист.

Когда была маленькой, у меня была няня, которая рассказывала мне сказки на ночь о принцах и принцессах и сказочных королевствах и проклятиях колдунах.

Раньше думала, что именно это преследует мою семью: проклятие. Может быть, даже несколько из них. Я знала гораздо раньше, чем должна была, что мой отец делал для жизни, и откуда большой особняк, машины, роскошные поездки, бассейн, помощь, няни и вся роскошь пришли.

Есть причина, по которой я не использую имя «Линдквист», и это не потому, что это раздражает людей, которые не привыкли к чему-либо, кроме «Д», следующему за «Н».

Мой отец был тираном: безжалостным, бесчувственным, мафиозным силачом. И если то, как он правил своей собственной семьей, было каким-либо указанием, я могу только представить, каким ужасным он был для внешнего мира.

Видите ли, я никогда не думала о нас как о сказочных королях и королевах из сказок на ночь. Нет, я знала, что мой отец был злым волшебником в черной башне, который боролся с «хорошими парнями».

И из-за этого — моего отца, будучи монстром, которым он был, — я знала еще в юности, что мы были прокляты.

Это было единственным объяснением карт, которыми мы должны были расплачиваться.

Мои проблемы с солнцем. Моя мать, умершая такой молодой. Узнав, что я тоже, как и мой брат Нильс, унаследовала еще большую тьму от нашего отца.

Болезнь Хантингтона поражает нейроны в мозге, заставляя их медленно разрушаться и умирать. Ваши руки и ноги перестают правильно работать. Так же, как и ваши легкие. Вы теряете способность думать или жить в любой реальной емкости. Это убивает вас, ужасно и болезненно, иногда уже в сорок лет.

Лекарства нет.

Да. Моя семья настолько ужасна, что у меня два проклятия: солнце хочет убить меня, и мое тело все равно закончит эту работу, вероятно, в следующие пятнадцать лет.

Никто, даже Анни, не знает.

Моя мать была последней связью нашей семьи с чем-то, что хотя бы отдаленно напоминало «хорошее». Папа правил домом тем же железным кулаком, которым он правил преступной империей Линдквистов. Нильс был золотым ребенком, следующим по стопам нашего отца: холодным, жестоким и безжалостным, как и он.

Я, я была обузой. Больная девушка, которой суждено умереть молодой, та, которая никогда не будет достаточно сильной, достаточно быстрой, достаточно безжалостной. После смерти моей матери, я не думаю, что я когда-либо чувствовала себя частью семьи. Скорее, как нежеланный гость, которому «позволяли», неохотно, пересиживать свое время.

Мне было тринадцать, когда словесные оскорбления и всеобщее презрение моего брата и отца превратились во что-то гораздо более темное. Более злое.

Более… физическое.

Сначала это было пробуждение с сердцем в горле, силуэт моего отца в дверном проеме спальни, воняющий водкой, наблюдающий за мной.

Он никогда не заходил дальше дверного проема.

Но Нильс заходил.

Есть причина, по которой мне двадцать шесть лет, и я никогда не искала физической близости с другим человеком.

Я имею в виду, мне нравится идея секса. Я хочу секса. Но руки, которые касались меня, даже когда я говорила «нет»,