Обелиск - Полин Герц

Он лишь спас ее. Просто укутал черной мягкой шерстью, спрятав от мира, что начал пугать. Раскидал страхи по темным углам, где те, лишенные внимания, безнадежно увяли. Он всего-навсего вдохнул в нее жизнь.

Взгляд напряженно скакал от фотографий к чехлу и обратно, вызывая покалывание в висках и тяжесть в затылке.

От пальто к бумагам. В глазах предательски защипало.

От бумаг к пальто. В горле опасно запершило.

К черту.

Запив таблетку обезболивающего остатками бурбона, она решительно встала, сжала папку и, подхватив «кашемировый шик», покинула темную квартиру.

Дверь обитатель 4В открыл нескоро, словно надеялся, что непрошеный гость передумает и уйдет восвояси. Холодные голубые глаза смерили ее с головы до ног, и после раздумий, растянувшихся, кажется, на полвека, высокая фигура отступила в сторону, пропуская внутрь. Молча. Без приветствий. Без расспросов. Без всего.

Элизабет аккуратно положила шуршащий чехол на спинку кресла и встала в центре полупустой комнаты. Пальцы до боли в суставах сжали папку. Глаза недобро прищурились, разглядывая идеально выглаженный черный воротничок рубашки, безупречно ровные стрелки брюк, начищенные ботинки, в которых отражался неровный свет керосинки, что она оставила ему в их первую ночь.

Надеялась, что мистер-из-квартиры-4В первым нарушит молчание, но он лишь спокойно наблюдал. Ни слова. Ни шороха. Казалось, он даже не дышал.

– Ты труп, – наконец, хрипло произнесла Стоун, не в силах вынести тишину.

– Если я чем-то оскорбил или обидел вас, Элизабет, приношу свои извинения, – ответил он, ровным тоном напоминая, что «на ты» они не переходили.

И только. Больше ни единого, мать его, слова. Ровный голос, ровный взгляд, ровное все. И это сбивало с толку. Словно это она сделала что-то недостойное, будто это она скрывала нечто важное. И это начинало раздражать.

– Ты не понял. Ты реально труп, – сквозь зубы процедила Элизабет, вытягивая руку с папкой. – Последние шесть лет ты мирно гниешь на кладбище в прекрасном зеленом Портленде.

Она не знала, что именно ожидала увидеть. На самом деле, ей бы хватило замешательства, да любой, мать его, хоть отдаленно напоминающей человеческую, реакции. Но он даже не взглянул на папку. На лице не дрогнул ни один мускул. Голубые глаза продолжали спокойно изучать ее перекошенное лицо. Ни звука. Ни слова.

Вглядывалась в непроницаемую маску, не в силах шевельнуться, не в силах взять в толк, почему губы предательски дрожат, а ноги подкашиваются. Перед неизвестным-со-второго-этажа стояла не уверенная в себе Элизабет Стоун. В центре слабо освещенной комнаты, как рожь на ветру, тряслась иная личность.

Ну, хватит уже.

Она не помнила, как вылетела из 4В. Не помнила, как спотыкаясь и пропуская ступеньки, оказалась на первом этаже. Не помнила, как пронеслась мимо своей синей двери.

Элизабет на темной Грин-стрит, озираясь по сторонам, пыталась отдышаться и определить, куда ее занесло. Не могла понять, почему так холодно. Не могла найти ни одного мало-мальски приличного объяснения так жестоко разрывающему чувству в груди.

Надо было просто спать чаще. Лечь сразу после сраной химчистки. Просто оставить чертово пальто под дверью. И больше никогда не подниматься наверх.

В небе уже вовсю светила белая луна, стыдливо прикрываясь полупрозрачной вуалью облаков. В ушах звенел ветер, в глазах медленно леденели слезы.

Это уже слишком.

Нервно исследуя ботинки, пыталась нащупать якорь. Тот, что обычно придавал сил и возвращал в реальность – тяжелый, покрытый столетними ракушками, пропитанный глубокими водами. Искала в закромах старый компас. Тот, что выводил из самых густых дебрей, направляя не на север или запад, а конкретно – вперед. Но талисманы, что спасали в самые темные дни, упорно прятались, сейчас отказываясь подниматься на поверхность.

Идея замерзнуть на мрачной Грин-стрит вновь начала казаться вполне логичной. Когда-то давно она слышала, что смерть от холода весьма милосердна – несчастный просто засыпал и исчезал навсегда.

Первыми падут нейроны центральной нервной системы, и она потеряет сознание. Следом температура тела упадет до двадцати градусов, придя к биологическому нулю. А потом сдадутся кровообращение и дыхание.

Вот он, ее гребанный Эверест, где вместо флага на снежном ветру развевается чертово черное пальто.

Внезапно плечи накрыла знакомая мягкая шерсть, а озябшая щека уперлась в черный шелк рубашки.

– Вы замерзли, Элизабет, – едва слышно раздалось над ухом. Она впервые слышала его шепот. – Пойдемте домой.

Вот так просто – домой. Неожиданно мягкий голос звучал так, словно его владелец говорил не об отдельных 2В и 4В, разделенных этажами. Словно указывал на нечто целое. Общее.

Посиневшие губы согласно сжались, а дрожащие ноги сделали шаг вперед, но тут же предательски подкосились. И он сделал то, что делал всегда – молча подхватил ее на руки и понес туда, где тлели керосинки: одна на первом этаже, другая – на втором. Каждая по полтиннику. Старьевщик из лавки на Пятнадцатой авеню продешевил – они были бесценны.

Глаза закрылись, озябшие руки, следуя неслышной команде, обвили крепкую длинную шею – так она и плыла: последний выживший на высокой мачте разбитого в шторме корабля. Лишь эхо его спокойных шагов и ее неровное дыхание белым паром в темноте.

Морс аккуратно опустил ее на каменное крыльцо и достал ключи. Замок услужливо щелкнул, и они зашли в тепло. Бледная луна напоследок блеснула в голубых глазах и исчезла, прощаясь до утра.

– Ты не расскажешь мне, почему твой полный тезка шесть лет лежит в гробу? – наудачу, стуча зубами, бросила она: убеждала, что просто хочет услышать правду, но с сожалением признавала, что банально надеется растянуть момент неизбежного прощания.

– Нет, – Морс даже не притронулся к пальто на ее плечах, словно уже понял, что черная шерсть навсегда срослась с тонкой кожей, и для себя ему придется искать новое. А еще не сводил с нее холодных голубых глаз, то ли гипнотизируя и успокаивая, то ли вскрывая душу, подобно искусному взломщику, по одной проворачивая тугие шестеренки.

– Ладно, – кивнула Стоун, понимая, что «нет» – единственный ответ, на который можно рассчитывать. – Можешь остаться. Твою тайну никто не узнает.

– Почему? – он продолжал внимательно вглядываться в ее лицо, словно пытаясь найти подвох.

– Ты спас мне жизнь. – Лучшее, что пришло в голову.

– Это все? – холодный взгляд по-прежнему исследовал ее лицо, казалось, не замечая кромешной темноты и оглушающей тишины вокруг.

– Нет. Не все.

Выдыхая, она поднялась на носочки и впилась в его губы. Требовательно, жадно, не давая времени на план отступления или обороны, не позволяя капитулировать или объявить перемирие. Захватывала, лишала воздуха и возможности отстраниться, сжимала тонкими пальцами сильные плечи. Отчаянно прижимала,