Обелиск - Полин Герц

Она ждала чего угодно – оторопевшего бормотания, протестующего мычания, резкого отстранения. Но, вопреки сценарию, который в миллионе вариантов написало воображение, тонкие губы приоткрылись и он ответил.

Спокойно. Уверенно. Сильно.

Ее накрыл запах утреннего леса и холодного северного моря. И она почувствовала себя крошечной росинкой на зеленом стебле, еле заметной точкой в бескрайнем космосе. Потому что ее маленький беспокойный мир только что раскрылся до масштабов вселенной.

Часы за синей дверью пробили полночь.

* * *

Стрелки на часах давно перевалили за полночь. Словно стойкий оловянный солдатик, не покидая пост, он напряженно наблюдал за темной Грин-стрит, выискивая глазами любое движение, пытаясь уловить шорох шин по холодному асфальту. Карета скорой, забравшая ее, уехала недавно, но каждая минута казалась невыносимой вечностью.

Каждый день, стремясь побить рекорды предыдущего, подкидывал все новые неприятности на усталую голову: казавшееся пустяковым нападение вылилось в реальную проблему. Не успей он вовремя, кто знает, какую бы вену перерезало холодное лезвие, зажатое в трясущихся руках гнилого человечишки, пропитанного дешевым пойлом и провонявшего отвратительным табаком.

Не проверил. Не доглядел. Не справился.

Но она все еще жива: не считая рассеченного виска, здоровью Элизабет Стоун из квартиры 2В, что в доме 118 на Грин-стрит, ничто не грозило. Разве только излишне суетливый приятель, так и не удосужившийся представиться, задушит ее своей непрошеной заботой.

Какая печальная настойчивость.

Наконец, к крыльцу подъехала машина – торопливый водитель, которого после недавних событий он прозвал Мистер Репей, стремясь сравняться с ветром, нервно распахнул пассажирскую дверь и аккуратно достал тонкую фигуру, завернутую в знакомое пальто. Витражная дверь со скрипом отворилась, за ней эхом открылась и синяя.

Шепотом по коридору разнеслись короткие едкие фразы, и вот уже разочарованный хранитель покинул темную Грин-стрит, пока там, внизу, еле слышно плакала такая сильная и решительная нахалка из 2В. Но вскоре шум воды скрыл тихие и отчаянные слезы, а после квартира на первом этаже затихла, погрузившись в очередной беспокойный сон.

Растерянные за долгие годы манеры твердили, что стучать в синюю дверь можно уже с восходом нерасторопного зимнего солнца, но холодный рассудок подсказывал, что тревожить усталую обитательницу нижних комнат пока рано. Подброшенная монетка, что пару ночей назад выпала из книги, принесенной докучливым мистером Стерном, встала на сторону разума, и было решено подождать хотя бы до полудня. Но синяя дверь отказалась распахиваться – та, что жила по другую сторону, либо еще спала, либо уже встала, но предпочитала прятаться за хлипкой доской.

Не принес успокоения и вечер – 2В снова не отзывалась на ровный стук. Кулак напряженно сжался, но замер в паре дюймов – он не какой-то чокнутый человечек, чтобы сотрясать воздух попусту, тем более, что спустя пару минут случайно обнаруженный на лестнице Мистер Провал сообщил, что Элизабет уехала.

– Надолго. Стерва забрала тачку, – пояснил Мэтт, бренча мусорным мешком, доверху набитым пустыми бутылками и безысходностью. – Обещала вернуться к утру.

– Благодарю, – бросил он, поднимаясь наверх.

– Что, приглянулась? – заговорщически подмигнул Мистер Провал, волоча за собой шуршащий пакет. – Она, конечно, огонь, но характер больно скверный, так что готовься огребать по поводу и без.

– Спасибо за совет, – обронил он, уже закрывая за собой дверь и оставляя растерянного фронтмена наедине с мусором.

Остаток вечера провел, беспокойно глядя на керосинку – сердце подсказывало выследить слишком-деловую-мисс, но чутье твердило, что сейчас с ней все в порядке. Память услужливо подбросила уже знакомый образ: обманчиво мягкие черты лица, за которыми, скрываясь от всего мира, бушует непокорное пламя, лишь изредка всплывая на поверхности глубоких зеленых глаз.

Неожиданный визит рыжеволосой леди, ее имени он не запомнил, раздосадовал: усыпанная веснушками навязчивая особа всучила корзину с вином и закусками: ослепительно улыбалась, кокетливо хлопала глазами и беспардонно напрашивалась на экскурсию по 4В.

Какая грустная вульгарность.

Отделавшись от незваной гостьи, вернулся к книгам – те не подвели и принесли долгожданный покой. Лишь утром в груди что-то беспокойно пошевелилось, но вскоре стихло, едва заслышав, как синяя дверь распахнулась и тут же захлопнулось. Звук повторился еще несколько раз, и он окончательно выдохнул – 2В жила.

Когда именно все пошло не по плану, вспомнить так и получилось. И что-то внутри подсказывало, что дело принимает неожиданно скверный оборот. Такой, за которым обычно ждет либо тупик, либо обрыв. Накинув на плечи слишком легкую для февраля куртку – спасибо нахалке снизу – вышел на улицу и поймал такси.

Древний храм встречал голыми холодными стенами и гулом шагов, терявшимся в высоких сводах. Молиться он не умел, а потому, зайдя в узкую исповедальню, просто постучал пальцами по отполированному дереву.

– Слушаю тебя, сын мой, – прошелестел бесцветный голос за решеткой.

– Простите, отче, ибо я, кажется, оступился, – обращаясь, скорее к себе, ответил он.

– Разве?

– Мне начинает казаться, что я не справляюсь, – перед глазами всплыл залитый кровью висок и белое, как простыня, лицо. – С каждым днем плаха над ее головой опускается все ниже. И я… Думаю, я начинаю волноваться.

– Если дело только в этом, то переживать не о чем, – выдохнули с той стороны. – Это лишь подтверждает наши расчеты: то, что происходит, подобно первым каплям дождя перед грозой. Слабые круги на воде, а значит, камень уже брошен. Колесо запущено, поэтому так важно приглядывать за ней, контролировать и оберегать до поры и до времени.

– Значит, точно она? – неслышно сглотнув, спросил он. Ответ знал заранее, но, словно нахватавшись от людей наивных фантазий, несмело надеялся на иное.

– Сомнений нет, – ровно подтвердили из-за перегородки. – И не должно быть. Для тебя такое впервые, поэтому жалость не возбраняется, но не позволяй человеческим чувствам становиться помехой. Слишком многое стоит на кону.

Кивнув самому себе, он покинул опустевшую келью, и побрел к выходу.

Зажженная керосинка приветливо осветила уже погрузившуюся в сумерки 4В. Он заварил чай и отчего-то открыл ту-самую-ненавистную книгу.

«Размышлять о смерти – значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения. И нет в жизни зла для того, кто постиг, что потерять жизнь – это не зло.»

Слова, что он когда-то терпеливо втолковывал печальному французу в стенах старого замка неподалеку от Бордо, возвращались сквозь века, замыкая забавную петлю: мысль, что должна была принести покой слабому человеку, теперь была призвана успокоить его самого.

Смакуя на языке фразы, отрешенно бродил взглядом по уже полюбившейся комнате. Вот его простая кровать, по углам которой опорами несуществующему балдахину служат ровные колонны книг. Вот его