Обелиск - Полин Герц

немного улеглась, и он встал под хруст возвращающихся по местам костей, бросил короткий взгляд вниз. Из-под обломков на него спокойно смотрела она – незнакомка, что предпочла умереть с поцелуем на губах. Вздохнув, наклонился и, аккуратно подхватив трепещущую душу, впервые почувствовал благодарное тепло, а не обвиняющий могильный холод. С тех пор он собрал сотни таких же, но ту, поцелованную в миг смерти, так и не забыл.

Но сейчас все было иначе. Он был движим не любопытством, а та, что впивалась губами так яростно и жадно, – не страхом. То было иное, чему найти объяснение он не мог, как ни старался. И он целовал, в тайне надеясь, что это лишь один из снов, которые никогда не воплощались в жизнь. Потому что сны его не пугали.

Меж тем тело отреклось от разума и руки робко потянулись к ее лицу – пальцы несмело касались щек, спутавшихся на ветру холодных прядей, опускались ниже, прощупывали пульс в тонких венах, осторожно пробирались под пальто, нежно скользили по плечам, пересчитывали струны ребер и клавиши позвонков. И она отзывалась: движениями, быстрыми вдохами, гулом сердца. Рассудок, первое время истошно вопивший «нет», отключился, махнув рукой и смирившись с накрывшим их безумием. Потому что тогда, в Лондоне, на него всего-навсего рухнул потолок, сейчас же над головой рассыпался весь мир.

И они, пожалуй, простояли бы так до утра – в темноте у узкой лестницы, разделявшей их этажи. Обнимая друг друга в тишине погруженного в сон дома 118 на Грин-стрит, что могла похвастаться только шестью голыми кленами, да самым невезучим крыльцом в городе. Самым счастливым крыльцом в мире.

Но всякий сон заканчивается – с первыми лучами солнца, резким шумом или трелью будильника. Его сон прервался грубым ударом двери, протяжным звоном витража и холодным сквозняком.

– Эй, с дороги! – в прихожую ввалились двое незнакомцев, таща на руках обмякшее тело.

Воспрявший разум подсказал аккуратно отстраниться и оценить странную компанию, но Элизабет оказалась проворнее – у нее была фора человека, прекрасно понимающего происходящее.

– Тащите сразу наверх. Мы следом, – быстро бросила она и уже распахнула свою дверь. – Мистер Морс! – Нетерпеливо дернула головой в сторону квартиры.

Проводив глазами странную процессию, кряхтящую уже на середине лестницы, он молча последовал в 2В, хозяйка которой уже успела зажечь фитиль и скрыться на кухне.

– Мистер Морс! – требовательно донеслось из дальней комнаты. – Будьте так любезны!

И он вернулся в прошлое, на этаж выше: слабый свет керосинки и она – на полу, копошащаяся под умывальником. Но на этот раз никаких кричащих пижамных брюк и недовольного ворчания – отработанные движения и ровное дыхание.

– Возьми, – доносится снизу ее спокойный голос, будто и не было никакого забега по ночной улице, тихих слез под снегом и дрожащих рук. Будто и не было того поцелуя, что перевернул весь мир. А может, то и правда был лишь сон? – И на стол, пожалуйста.

В протянутой руке оказалась внушительных размеров пластиковая коробка. Молча поставив ее, он облокотился на стену в ожидании. Элизабет ловко поднялась, держа в руке лампу, и обратилась к находке. Обнаруженные внутри медикаменты быстро изучались под слабым светом и делились на группы: одни оставались внутри, вторые же выкладывались на поверхность.

– У мойки стоит поднос, – не отвлекаясь, бросила она. – Несем все это к Мастерсу.

Вопросы были лишними, потому что теперь и он понимал, чье тело пару минут назад затащили наверх. Элизабет уже рванула наружу, прихватив лампу, но лестницу проигнорировала – требовательно постучала в 1А и осталась у двери, за которой уже послышалось знакомое шарканье. Сквозь узкую щель пробился слабый свет, и донеслось недовольное бормотание.

– Что у вас там творится? – Мистер Фиаско вглядывался в темноту, пуча глаза больше обычного.

– Чертов Мастерс, – коротко ответила она. – Прихвати бутылку и тащи свою задницу наверх.

– Понял, сейчас буду. – Мигом сбросивший сон Филипп явил неожиданную твердость, решительно кивнул и скрылся за дверью.

С момента появления в доме 118 он так и не посетил квартиру 3А: Мистер Провал зазывал регулярно, обещая реки выпивки и толпы доступных подруг, но раз за разом слышал вежливое «нет», а после – уже ставший привычным щелчок замка. Теперь же, стоя в соседской квартире и наблюдая за ее полуживым владельцем, он понимал, почему так старательно обходил стороной выцветшую дверь напротив.

Нет, Мэтт Мастерс не был неряхой – несмотря, а, может и вопреки странному внешнему виду владельца, в 3А было прибрано, а четыре старые, но явно ухоженные гитары ровным рядом стояли у темного окна. Пожалуй, он бы даже смог провести здесь вечер, если бы не запах. Из каждой щели, от любого предмета мебели, будь то потертый диван или просиженное кресло, веяло такой нестерпимой безнадежностью пополам с горьким вкусом табака, что рука невольно тянулась к носу, а ноги мечтали сорваться к выходу.

За века он не раз успел побывать и на полях сражений, и в тонущих кораблях, и в разбитых поездах, терпеливо собирая свой урожай, но то были уже погибшие места. Здесь же по всем законам должна была быть жизнь. Но нет. 3А представляла собой полусгнивший труп, подобно тем, что годами лежат в стерильных палатах, подключенные толстыми трубками и кабелями к худшим аппаратам, что изобрело человечество.

Квартира знала, что ее обитатель давно дышит, ходит, ест и спит лишь по инерции, а потому даже не старалась поддерживать иллюзию жизни. И в каждой половице под ногами, и в каждой темной лампе над головой сквозила эта отчаянная безнадега, хорошо знакомая тем, кто еще просто не решился просунуть голову в петлю или шагнуть в теплую ванну с опасной бритвой.

Знал это и сам Мистер Провал, лежащий на выцветшем дешевом диване, что когда-то с ослепительной улыбкой торжественно тащил с барахолки. Хрипло выкашливая густую кровь, вяло отмахивался от напуганных приятелей. Тех самых, что помогли приволочь это недоразумение на второй этаж дома 118.

В жизни Мэттью Мастерса из заштатной деревушки, что под Алабамой, было ровно два хороших момента: первый, когда он переехал в большой город, и второй, когда его прилипчивую песню прокрутили по радио; и ровно столько же друзей: первый играл на барабанах, а второй на басу. И сейчас перед глазами Мистера Провала с Грин-стрит проплывали ровно два хороших воспоминания и мельтешили ровно два хороших друга. И этого было вполне достаточно, чтобы согласиться прожить ещё день.

– Отвали, Элли. Само зарастет, – недовольно ворочался Мастерс, пока она натягивала стерильные перчатки. – Ты же мясник.

– Других желающих зашивать тебя я что-то