4 месяца - Джессика Гаджиала

Но когда мой взгляд остановился на его лице, ошибиться было невозможно.

У него была какая-то внутренняя паника, какое-то безумие.

Из-за зубной пасты.

Он уронил коробку, поднял одну руку, чтобы начать чесать внутреннюю часть руки.

Что-то во всей этой ситуации заставило мой желудок сжаться, заставляя меня чувствовать себя совершенно не в своей тарелке, не совсем понимая, что происходит, но зная, что это в какой-то степени важно, что я не могу просто пожать плечами, сказать что-то язвительное по этому поводу.

— Ах, я сейчас вернусь, — решила я, взяла свой телефон, ключ-карту и направилась в холл.

Там я потратила десять минут, обзванивая всех подряд, чтобы узнать, кто открыт и может иметь в наличии его сладкую мяту.

— Эй, Барретт? — позвала я в комнату, наблюдая, как он вздрогнул, но не повернулся. — Я сейчас вернусь, хорошо?

Ответа не последовало. И я решила, что приступ паники все еще держит его в объятиях, поэтому я просто повернулась и выбежала, взяла зубную пасту, повернула машину обратно к отелю и начала собирать все воедино.

Он был немного наглым, грубым.

Безумно умный.

У него была отличная память.

Острое внимание к деталям.

Дерьмовые социальные сигналы.

Потерян в собственной голове.

Одержим своей работой.

А теперь еще и эта история с зубной пастой.

Это было неправильно — строить догадки, предполагать что-то о ком-то, но у меня начало появляться чувство, что, возможно, Барретт был немного в своем спектре.

Я не смогла придумать ни одного другого объяснения всему тому, что смешалось воедино. Особенно когда ты объединяешь это с несколькими его историями о брате и бывших коллегах.

Это имело смысл.

Я не знала достаточно о чем-либо из этого, чтобы сказать наверняка, но сделала мысленную заметку, чтобы разобраться в этом. Когда я снова буду одна. Когда он не увидит и возможно, обидится. Особенно если, возможно, он даже не знал этого о себе? Я слышала, что многим людям с высоким уровнем интеллекта часто даже не ставили диагноз до позднего возраста, потому что люди просто считали очень умных людей немного странными, немного замкнутыми, потерянными в себе.

Это вполне могло произойти и с Барреттом.

Я не знала многого о его семье, о его воспитании, достаточно, чтобы понять, были ли его родители из тех, кто замечает подобные вещи, или, может быть, отмахнулись бы от них как от подросткового раздражения или чего-то в этом роде.

— Хорошо, — сказала я, входя в комнату, стараясь сохранить свой тон легким и непринужденным, как будто ничего особенного в том, что мне пришлось разыскивать зубную пасту в три часа ночи. — Я нашла сладкую мяту. Отдай мне ту. Мне она нравится, а то у меня заканчивается, — сказала я ему, соврав сквозь зубы, но это стоило того, как расслабились его плечи, как он, казалось, наконец-то смог снова втянуть воздух в свои голодные легкие.

— О, хорошо, — сказал он, его голос стал тихим. — Ты хочешь сначала в ванную или…

— Давай ты, — предложила я, видя, как круги под глазами начинают спускаться к его скулам. Он нуждался во сне больше, чем я.

Полчаса спустя я выходила в комнату после быстрого душа, полностью ожидая, что он уже спит, но обнаружила его полусидящим в постели, руки на одеялах по бокам, взгляд устремлен на меня.

И, клянусь, он сделал самый глубокий вдох в своей жизни.

Я никогда не задумывалась о средствах для тела, кроме того, что у меня была непреложная идея, что все они должны сочетаться по запаху, что усложняло ситуацию больше, чем вы можете себе представить. Люди практически купались в духах и одеколонах. Но они не собирались делить постель с кем-то, у кого, возможно, были проблемы с запахами, звуками и всем прочим.

— На мне слишком много лосьона? — спросила я, стараясь быть настолько непринужденной, насколько могла.

— Нет. Мне нравится твой лосьон, — сообщил он, пожав плечами, когда мой живот сделал крошечное сальто-мортале.

Вы знали, что вам не хватает мужского внимания, когда кто-то говорит вам, что от вас приятно пахнет, и вы делаете сальто назад.

— Хорошо, — заявила я, потянувшись за чипсами, несмотря на то, что уже почистила зубы. Мой стоматолог может накричать на меня за это через два месяца. Сейчас же мне нужны были чипсы. — Так что ты думаешь о телевизоре и сне? — спросила я, откидывая одеяла и проскальзывая внутрь, прекрасно осознавая, что между нашими телами всего несколько сантиметров.

— Обычно я люблю тишину. Но…, — сказал он и замялся, подняв руку, словно говоря мне, что нужно подождать.

Затем я услышала это — то, на что раньше никогда бы не обратила внимания, если бы мое внимание не было привлечено к этому.

Двери закрываются.

Звон лифта.

Громкий телевизор в другом конце коридора. Смех в комнате позади нас. И, если я не ошибаюсь, стук каких-то людей, занятых работой в комнате за нашим телевизором.

— Ладно, будет телевизор, — немного судорожно согласилась я, потянувшись за пультом, желая включить телевизор до того, как стук начнет сопровождаться стонами и стонами. Потому что, откровенно говоря, мое тело решило, что оказаться в постели с мужчиной после столь долгого отсутствия такового было проблематично, заставляя мой пульс учащаться, а мой секс сжиматься. Мне пришлось сжать бедра вместе, чтобы облегчить боль, пока я перелистывала каналы.

— Какие-нибудь предпочтения?

— Что-нибудь легкое.

— «Телевизионная страна », — согласилась я, найдя канал и убрав пульт. — Моя еда будет тебя беспокоить?

— Сейчас узнаем.

— Ты храпишь?

— Нет, насколько я знаю.

— Ну, мы узнаем, я думаю. Спокойной ночи, Барретт, — сказала я ему, неловко глядя на экран, как будто пожелание спокойной ночи было самым сексуальным из комментариев.

— Спокойной ночи, — сказал он мне придушенным голосом минуту спустя. Я думала, что он заснул, пока несколько мгновений спустя его голос не прорезал относительную тишину комнаты. — Эй, Кларк?

— Да? — спросила я, проглотив чипсы.

— Я рад, что ты не умерла.

Это были не шекспировские сонеты, но я каким-то образом чувствовала, что эти слова были важны, что-то значили для него.

И мысль, которая не давала мне сомкнуть глаз до рассвета, была новой, интересной.

Возможно, сальто назад и учащенный