4 месяца - Джессика Гаджиала

он увидел, что я не собираюсь сдаваться. Или сломаться. Поверь, я хотела этого. Но я сжала губы, стиснула зубы до боли в челюсти. И терпела. Потому что это была моя мечта. И будь я проклята, если он отнимет ее у меня. Однажды меня вызвали. И уволили. За неподчинение. Был целый рапорт о том, как я набросилась на него, угрожала ему. Он даже каким-то образом заставил двух моих товарищей по службе подтвердить эту историю. Я не знаю, как. Или почему. Это моя жизненная миссия — однажды выяснить это. Но спорить с этим было невозможно. Если ты был полицейским, существовала субординация, и ты уважал ее, ты не огрызался. Они не могли позволить мне закончить курс, если я отказывалась подчиниться. Даже если это была откровенная ложь. Я закончила. Пришлось собрать вещи и уехать. Думаю, ты уже заметил, что я немного импульсивна. Иногда мои эмоции берут верх. И я никогда не была так зла, как тогда, когда вышла из этого здания. А этот ублюдок стоял там и ухмылялся. Я могла бы убить его. Я действительно могла.

— Но ты этого не сделала, — напомнил я ей. Многие люди думали, что они способны на прямое убийство при подходящих обстоятельствах. Но большинство людей ошибались. Она не могла убить его. Если только не спровоцировать.

— Я не убила, — согласилась она, вздохнув. — Прости, что набросилась на тебя. Я ненавижу эту историю. Я серьезно, серьезно ненавижу провал.

— Я бы не считал это неудачей. Ты не виновата в том, что кто-то на тебя положил глаз. Кто-то лгал о тебе. Ты не провалилась. Тебя наеб *ли.

— Но со стороны это выглядит как провал, понимаешь? Меня выгнали из полицейской академии. Я никогда не была так рада, что не поделилась ни с кем, что я туда поступала.

— Я не думаю, что друзья и семья будут считать, что ты провалилась.

— Каждый обвиняет в неудаче другого.

— Это цинично, — сказал я ей. Обычно я был циником. Это было почти освежающе — быть оптимистом в какой-то ситуации. — Все терпят неудачу, Кларк. В большом или малом. Я проваливаюсь в делах. Как и мой брат. Никто не идеален. И иногда эти неудачи служат хорошей мотивацией. Заставляют тебя еще больше жаждать сделать все правильно в следующий раз.

— Это правда. Мои промахи всегда были тем, что подстегивало меня в следующий раз. Я никогда не любила сворачиваться клубочком и есть мороженое. То есть, не пойми меня неправильно. Я как раз из тех, кто ест мороженое. Но не потому, что я упала на задницу. Я всегда встаю, отряхиваюсь и снова берусь за дело, пока не добьюсь успеха. Возможно, это из-за моих занятий боевыми искусствами, когда мне всегда говорили: «Вставай, борись сильнее». Большинство людей назвали бы это недостатком — быть неудачником.

— Ты неудачник, только если устраиваешь из-за этого скандал. Я думаю, что неудачники — это те, кто сворачивается клубочком и сдаются. Это неудачники. Ты победитель.

— Победитель, — размышляла она, губы изогнулись вверх, отчего ее золотистые глаза потеплели еще больше. — Мне это нравится.

— У меня есть еще один вопрос, — начал я, зная, что она в хорошем настроении, что сейчас или никогда.

— Давай.

Она, казалось, мгновенно пожалела об этом замечании, когда следующие слова вырвались из моего рта.

— Чего ты добиваешься, связавшись с турецкой мафией?

Глава 9

Кларк

Я не осознавала, какую тяжесть на себя взвалила, какой груз лежал на моих плечах, пока, наконец, не смогла стряхнуть с себя все это.

Не только из-за академии. Хотя, она была огромной частью всего этого. Это был мой грязный секрет, мой тайный стыд. Даже если технически это была не совсем моя вина.

Это все равно было похоже на неудачу.

Это все еще была украденная мечта.

Это был огромный кусок моего будущего, несправедливо отнятый у меня.

Я знала, что в моих венах течет яд, но не знала, насколько сильно он на меня действует. Вся эта ярость, горечь, разочарование и, возможно, самое худшее из всего этого… беспомощность.

Есть ли что-то хуже, чем чувствовать себя абсолютно беспомощной?

Если и было, то я еще не сталкивалась с этим.

Но как бы ни было неприятно терпеть разрез, высасывать яд, наличие системы свободной от него, заставила меня осознать, насколько я была больна из-за него.

Я никогда бы не подумала, что именно Барретт будет помогать направлять нож. Я всегда думала, что это будет моя мама. В конце концов. После того, как она поняла, что это не просто угрюмая фаза, через которую я проходила, вероятно, обвиняя в этом стресс на работе. Она всегда все из меня вытягивала. Матери обладали таким даром, когда никто другой не был на это способен. Они точно знали, что сказать, какое выражение лица может заставить стены рухнуть.

И тогда все мерзкое выплескивалось наружу.

Так было лучше.

В этом было что-то клиническое. Может быть, потому что Барретт не был эмоционален, не обижался, не расстраивался и не испытывал тех досадных чувств, из-за которых признания было трудно пережить.

Боже, я даже вывалила на него почти всю жизнь проблем с отцом, сама того не желая.

Это была одна вещь, которой мне было трудно поделиться с мамой. Потому что тема моего отца всегда была зияющей, кровоточащей раной. Как только я пыталась — «спокойно» — затронуть тему негативных чувств, которые я испытывала к отцу, она выходила из себя. Красноречиво.

«Я понимаю, как он мог позволить работе быть выше меня. Но позволить своей маленькой девочке чувствовать себя дерьмом? Это бессовестно. Ты должна быть приоритетом в его жизни».

И так далее, и тому подобное.

Мне было трудно выкладывать все это, потому что она уходила с этим. А мне иногда хотелось просто высказать обиду или разочарование без ее нагромождения.

Через некоторое время я перестала говорить об таких вещах, рассказывая ей только о положительных вещах, которые происходили, когда я проводила с ним время.

Я немного приоткрыла эту тему своим друзьям, но, давайте посмотрим правде в глаза, даже друзья не хотят слушать, как вы бесконечно рассказываете о своих проблемах с отцом.

Поэтому, по большей части, я держала это в себе.

Но по какой-то причине я выплеснула все это на него. Может быть, потому что он не был похож на мою маму. У него не было мнения