Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

понять, что у него, конечно, все ходы просчитаны и предусмотрены, и никакой адвокат — даже самого дьявола — не найдет к чему придраться. — Но ответ я хочу услышать сейчас.

— Зачем? Хочешь стать свидетелем моей позорной капитуляции?

— Ты на удивление проницательна, малыш.

— Прекрати так меня называть — у меня есть имя.

Ты же нарочно, да? Стегаешь меня этим «малыш» как плеткой — подчеркнуто, с садистским наслаждением.

— Я буду называть тебя так, как хочу, малыш. — Даже не скрывает откровенный стеб над моими психами. — Но, если вдруг у тебя есть способы запретить мне это — можешь ими воспользоваться. Нет? Тогда не трать мое время, Таранова.

И все, что было до этого — превращается в детский лепет.

Потому что он произносит мою фамилию с подчеркнутой брезгливостью. Как будто вытирает плевок со своих идеально начищенных туфлей. Мне хочется бросить все и побежать в туалет, чтобы смыть с себя его презрение. Смыть с себя свою собственную фамилию. А лучше — содрать кожу, потому что никакое мыло не поможет стереть с меня этот разговор.

Я поджимаю губы, делаю глоток воды и степенно, воображая себя слонихой, достаю из папки договора.

Увесистые.

Кажется, листы еще теплые, как будто их распечатали ровно перед встречей. Может, так и есть? Может, Его Величество в последний момент решил взять какой-то хардкорный вариант, с пометкой «Специально для Тарановой»? Или никакого лайт-варианта не существовало в природе?

Пока пытаюсь сосредоточиться на сути, замечаю, что Авдеев достал телефон, что-то читает и почти сразу — набивает ответ. Это так знакомо, что в моменте у меня на секунду темнеет в глазах и к горлу стремительно подкатывает тошнота.

О, нет.

Нет, только не снова…

У меня не было панических атак уже несколько месяцев.

Мой психоаналитик называет это «самым важным прогрессом», потому что я справляюсь сама — без антидепрессантов.

Но появление Авдеева срабатывает как чертов триггер. Снова.

Я делаю еще один глоток воды, наплевав на то, что пальцы так дрожат, что в стакане случается чуть ли не маленькое цунами. Он все равно не смотрит — пялится в телефон, как будто я вообще перестала существовать, как будто он сидит один за этим столиком. Уговариваю себя не следить за его лицом, пока он открывает сообщение (слышу характерный приглушенный звук оповещения), но все равно смотрю.

Бешусь, потому что вижу улыбку.

И близко не похожую на тот оскал, на который он сегодня дважды расщедрился для меня.

Бешусь, потому что хотела бы забыть, что он умеет улыбаться вот так.

Бешусь, потому что хочу вырвать телефон, и посмотреть, для кого же эта королевская щедрость — дочери? Безобразной Эльзе?

— Ты бы лучше изучила документы, малыш, — лениво, не отрываясь от телефона, говорит Авдеев, и я мысленно издаю гортанный стон. — От того, что ты смотришь на меня влажными глазами, поверь, ничего не изменится.

— Как раз раздумывала, не выцарапать ли твои, — отбрыкиваюсь, как глупая лошадь, которая знает, что получит кнута, но все равно не сдается.

— Попробуй. — Его большой палец скользит по телефону с подчеркнутой неспешностью. Я замечаю фото, и кажется, что он как будто поглаживает кого-то через экран.

На меня, конечно, даже не смотрит. Подчеркивает, как ему насрать на мои угрозы.

Я делаю мысленный — а может и не только мысленный? — вдох и опускаю взгляд на первую страницу. Юридические вопросы, касающиеся семейного права — не моя история, но какие-то представления о том, что там может быть, я имею. По крайней мере, их достаточно, чтобы вникнуть в основную суть.

Это договор до родов, и называется он почти нейтрально — «Соглашение о признании отцовства и обеспечении интересов будущего ребенка». И, конечно, ничего касающегося ребенка напрямую там нет. Зато огромное количество пунктов, касающихся «матери ребенка» — меня.

Я должна вернуться домой в течение недели с момента подписания.

Мне хочет швырнуть проклятую писульку ему в лицо уже после этого пункта.

Но вряд ли это даст хоть какой-то эффект.

Финансовое обеспечение — лучшие врачи, лучшая клиники, курсы для беременных, полное медицинское обеспечение, квартира — минимум двести квадратов, водитель, повар, горничная.

Я должна вести образ жизни, который «не может причинить вред ребенку».

Обязана посещать врача по графику и результаты этих визитов будут передаваться отцу ребенка. Так же Авдеев имеет право лично присутствовать на УЗИ и по своему усмотрению во время любого посещения (как только будет составлен график).

— «… обязуется не менять место жительства»? — зачитываю вслух. Голос у меня совершенно севший, потому что после каждого пункта тошнота внутри превращается из маленькой невиданной зверушки — в Годзиллу, рискуя разорвать меня на части.

— Просто страховка, — на секунду поднимает на меня взгляд, и я тут же опускаю свой, потому что от этой синевы у меня сердце — в фарш, и больно… господи так сильно, как будто кожа исполосована невидимыми шрамами, и он только что щедро посыпал их солью.

Я хочу выплюнуть ему в лицо, что он сам приказал никогда больше не появляться в его жизни.

Но продолжаю читать договор, заканчивающийся финальным: «… стороны выражают намерение после рождения ребенка заключить отдельное соглашение об опеке, исходя из наивысших интересов ребенка…»

Это просто идеальная ловушка — прилизанная, хорошо замаскированная под заботу волчья яма. Отказ от любого пункта моментально вызывает кучу вопросов ко мне. Они же о благе ребенка и, конечно, о моем здоровье. Чем мне это оспаривать? «Отец моего ребенка хочет, чтобы у нас было все самое-самое лучшее — это же просто ужас и кошмар»?

Откладываю, второй пока даже не рискую трогать — знаю, что все «самое сладкое» будет там.

Когда, собравшись с силами, поднимаю на него взгляд, Авдеев с интересом за мной наблюдает. Сидит все так же расслабленно, одна рука на колене, другая — держит стакан с водой. Замечаю, что часы у него другие — какие-то серебряные «скелетоны», а не «Наутилус», как я помню.

Сам купил или… это она тебе их подарила? На этот раз ты не стал совершать ошибку и выбрал женщину своего уровня, а не красивую потешную дворняжку?

Браслетика из разноцветных бус тоже нет — вместо него новый, но тоже явно детский, из разноцветных веревочек с парой бусинок в виде заячьих морд.

Господи, какая же я дура…

То, что его драгоценная дочурка — биологическая дочь Шутова, я поняла потому, как Шутов с ней возится. Как он о ней говорит — ровно с тем же теплом, как и об их с Лори