Шипы в сердце. Том второй - Айя Субботина

что практически отсутствующий несколько недель назад маленький холмик теперь превратился вот… в это. Как будто мой собственный сын решил играть против меня, но в одной команде с папочкой, и стремительно заявляет о своем существовании. Меня до сих пор страшно пугает тот факт, что внутри меня растет ребенок буквально двухметрового мужика. Я не знаю ничего о родителях Вадима, но иногда, когда вскакиваю посреди ночи, мне мерещится, что я откуда-то знаю — его мать поплатилась жизнью, когда его рожала. Я рассказала об этом своему психотерапевту и на эту тему у нас даже случилась пара сеансов, чтобы развенчать мои страхи. Но они все равно никуда не делись, наоборот — стали еще сильнее, потому что с каждым днем мне все больше кажется, что даже ребенок в моем животе — против меня.

Мое сердце падает в живот, когда на экране звонящего телефона всплывает незнакомый номер. Еще один. Чем это закончилось в прошлый раз, я хорошо помню, поэтому ничего хорошего не жду.

Внутри все холодеет, но я беру трубку, потому что, если вдруг это лично сам Авдеев — я не дам ему шанса думать, что я струсила.

— Кристина Таранова? — Голос женский, холодный, как будто она читает с карточки. Но знакомый. Такой знакомый, что я знаю, кто она еще до того, как представится. — Меня зовут Елена Носова, я помощница Вадима Авдеева и звоню вам по его просьбе.

Я стискиваю телефон так сильно, что пальцы болят. Алёна. Его тень, его правая рука, которая, наверное, знает о нем больше, чем когда-либо знала я. Девушка «Я мисс корпоративная акула с идеальной прической, и сделаю все, что прикажет мой красивый строгий беспощадный босс!»

— Можно без купюр, Алёна, — цежу очень спокойно и старательно, чтобы не выдать дрожь и панику. А еще — злость. Для нашего «второго контакта» Авдеев снова использует третьих лиц. Как будто боится испачкать об мою грязь свою новенькую прилизанную жизнь.

— Кристина Сергеевна, Вадим Александрович приглашает вас на встречу, — говорит она, напрочь игнорируя мою легкую иронию. Намеренно подчеркивает «приглашает», как будто у меня есть выбор. — Сегодня, в семь вечера, ресторан «Himmel og Hav». Вадим Александрович просит вас быть пунктуальной. Речь пойдет об обсуждении вопросов, касающихся ребенка.

Сегодня? В семь? Значит… ты уже здесь, в Осло? Давно?

— Обсуждении? — Я почти смеюсь, но это больше похоже на кашель. — Ты имеешь в виду, очередной ультиматум? Передай своему боссу, что я не его собачонка, чтобы бегать по первому звонку.

— Кристина Сергеевна, — ее голос становится еще выхолощеннее, если это вообще возможно, — Вадим Александрович выбрал подходящее время и место. Вам лучше быть там. Это в ваших интересах.

Хочу заорать, чтобы она засунула свои угрозы куда подальше. Но вместо этого до крови прикусываю язык, потому что, если отодвинуть лирику и мои личные, нафиг никому не нужные чувства, совершенно очевидно — она права.

У меня нет выхода. Вадим не отступит только потому, что я забью и не явлюсь на встречу.

Он никогда не отступает.

А мой протест, скорее всего, посчитает детской выходкой и станет только злее.

— Я буду, — говорю наконец, голосом сумасшедшей, проглотившей стекло. — Но, пожалуйста, передай своему большому начальнику, что в этом ресторане недавно сменился шеф-повар и готовят там ужасно, а еще, что он — ублюдок.

Она не отвечает, только бросает холодное «Хорошего дня» и вешает трубку.

Я швыряю телефон на диван, и он подпрыгивает, как мой пульс.

Две недели тишины, и вот оно — Вадим снова без приглашения врывается в мою жизнь, прет как танк, и я точно знаю, что он не просто хочет поговорить.

Что ты задумал, мое Грёбаное Величество? Проверить, достаточно ли я еще жива после того, как ты вышвырнул меня из свое жизни, «милосердно» даже никак не наказав?

Сердце сжимается от мысли, что возможно… он хочет… ради ребенка…

Но я тут же рву эти идиотскую инфантильную мысль. Черта с два он хочет попробовать заново — у него уже и так заново, со своей «безобразной Эльзой». Когда хотят — не приглашают в пафосный ресторан через свой «говорящий ежедневник».

Я встаю, иду к зеркалу, смотрю на себя. Куда к чертям подевалась моя грация? Я добавила не так много в талии, но чувствую себя слонихой. И темные круги под глазами. Только волосы — они у меня всегда идеальные, волнистые и блестящие, но это слишком мало чтобы заявиться на встречу к мужику, которого я люблю как сумасшедшая. Что он увидит? Вот это?

Я делаю глубокий вдох, пытаюсь вспомнить что-то из практик, которые дает мой психотерапевт. Не помогает.

Ничего не поможет.

Кроме…

Мне нужно вскрыть чертов колодец и вытащить оттуда свою утопленницу[1]. Ту Кристину, которая когда-то была настолько безумна, что решила подергать за усы самого Авдеева. После нашего разрыва, моего бегства — иначе и не назвать — в Осло и первых двух месяцев терапии, я собственноручно утопила Кристину Барр. В моей новой жизни она была мне не нужна.

Но встречу с Авдеевым лицом к лицу, я без нее просто не вывезу.

Я мысленно хлещу себя по щекам, говорю заезженное за эти дни до дыр «соберись, тряпка!» и иду к гардеробной — с учетом небольших габаритов моей квартиры, она тоже маленькая, но уютная и я даже освободила пару полок для своего будущего маленького модника.

— Только нам бы сначала не сдохнуть после встречи с твоим папочкой, — мрачно бубню себе под нос, решая, чтобы надеть.

И хоть я выгляжу, как будто меня переехал грузовик, я все равно надеваю свое лучшее черное платье — оно из тонкой ткани, но не слишком узкое, поэтому в нем я даже с наметившимся животом кажусь стройняжкой. Не потому, что хочу произвести впечатленные на Авдеева. На это вообще по хер — у меня нет ни единой иллюзии насчет того, что даже если бы я пришла на встречу красивая, как спустившийся с небес ангел, это все равно не помешает ему устроить мне показательную порку. В самом лучшем случае.

Я просто не дам ему увидеть, как я разваливаюсь.

Я — Таранова, и я не собираюсь заглядывать ему в рот только потому, что могу поплатиться за это головой.

Но пока подкрашиваю губы тинтом ягодного цвета, мои руки все равно предательски дрожат. Приходится все время отбиваться от воспоминаний — то нашей прогулки в Нью-Йорке, то как он называл меня Барби, как купил мне того дурацкого зайца (это была последняя вещь, которая