После развода не полюбим - Алсу Караева

Но слишком поздно.

Намного слишком поздно.

— Позови медсестру, — говорю я ровно. — Я хочу увидеть Амину.

Он кивает и уходит, закрывая за собой дверь.

А я остаюсь одна в больничной палате, положив руку на пустой живот, где ещё два дня назад росла моя дочь.

Наша дочь.

Девочка, которая уже успела научить своего отца быть человеком.

Посмотрим, надолго ли хватит этого урока...

Глава 23

Коридор четвёртого этажа пахнет антисептиком и чем-то ещё — страхом, надеждой, отчаянием. Всем тем, что витает в воздухе отделений, где борются за жизни самых маленьких.

Инвалидное кресло скрипит, когда медсестра везёт меня по бесконечно длинному коридору. Хайат идёт рядом, молчаливый, напряжённый.

— ОРИТ новорождённых, — объявляет медсестра, останавливаясь у массивной двери с табличкой "Посторонним вход воспрещён". — Дальше можете пройти только вы, как родители. Вам нужно надеть стерильные халаты, маски, бахилы. И вымыть руки специальным раствором.

Киваю механически, хотя все эти правила сейчас кажутся незначительными. Мне всё равно, что надеть, лишь бы увидеть её.

Хайат помогает мне встать из кресла. Его руки под моими локтями сильные, уверенные. Я опираюсь на него, потому что выбора нет — ноги подкашиваются, швы тянут с каждым движением. Ненавижу эту слабость. Ненавижу, что приходится зависеть от него.

Но выбора нет.

Облачаемся в стерильную одежду молча. Хайат ловко, привычно — он врач, для него это рутина. Я неуклюже, медленно — каждое движение причиняет боль. Он пытается помочь завязать халат на спине, но я отстраняюсь.

— Справлюсь сама, — бросаю сквозь зубы.

Он отступает, поднимая руки в примирительном жесте. Не спорит. Умный мужчина.

Моем руки. Антисептик щиплет, оставляя химический запах на коже. Хайат объясняет процедуру, хотя я не слушаю. Все мои мысли сосредоточены на двери впереди. За ней моя дочь. Девочка, которую я носила под сердцем семь месяцев. Которую ещё не видела.

— Готова? — спрашивает Хайат тихо, и я киваю, не доверяя голосу.

Он толкает дверь.

Внутри тихо. Удивительно тихо для места, где борются за жизни. Только мерное попискивание мониторов, шуршание аппаратов искусственной вентиляции лёгких, приглушённые голоса медсестёр.

Вдоль стен выстроились инкубаторы — прозрачные коробки с крошечными существами внутри. Я вижу их краем глаза — таких маленьких, таких беззащитных, опутанных проводами и трубками.

Но Хайат ведёт меня мимо них, к инкубатору у окна. Номер семь.

И вот я стою перед ним.

Перед ней.

Время останавливается.

Она такая... маленькая.

Крошечная. Помещается на моей ладони, если бы я могла её взять. Кожа розовато-красная, почти прозрачная — видны тонкие вены, пульсирующие под ней. На голове лёгкий тёмный пух. Глаза закрыты, но я вижу длинные ресницы — его ресницы, это точно от него.

Трубка в носу помогает дышать. Провода от датчиков опутывают крошечное тело. Капельница в руке толщиной с мой мизинец.

Но она дышит. Грудная клетка поднимается и опускается. Медленно. С усилием. Но поднимается.

Она живая.

Моя девочка живая.

Слёзы текут, прежде чем я успеваю их остановить. Горячие, бесконтрольные, они заливают лицо, капают на стерильный халат. Всхлипываю, зажимая рот ладонью, пытаясь сдержаться, но не получается.

— Амина, — шепчу я, прижимая ладонь к прозрачной стенке инкубатора. — Малышка моя. Прости. Прости, что не смогла доносить тебя. Прости, что ты здесь, а не со мной.

— Она сильная, — говорит Хайат рядом, и его голос звучит странно — хрипло, с надрывом. — Как её мать. Врачи говорят, она борец. Вчера самостоятельно дышала два часа, без аппарата.

Смотрю на него сквозь слёзы. Он стоит рядом, тоже положив руку на инкубатор, и смотрит на дочь с таким выражением лица, которого я никогда у него не видела.

Нежность. Страх. Любовь.

Безусловная, абсолютная любовь.

— Ты правда был с ней? — спрашиваю я тихо. — Эти два дня?

— Каждую свободную минуту, — отвечает он, не отрывая взгляда от Амины. — Медсёстры говорили, что недоношенные дети чувствуют присутствие родителей. Что им нужно слышать голоса, чувствовать прикосновения. Я... я разговаривал с ней. Рассказывал о тебе. О том, какая ты сильная. Какая красивая. Как танцуешь.

Горло сжимается так, что не могу говорить. Просто стою и смотрю на него, на этого мужчину, который месяц назад выгнал меня из своей жизни. Который сказал, что я бесполезна. Что молодость важнее преданности.

А сейчас стоит у инкубатора с нашей дочерью и признаётся, что рассказывал ей обо мне.

— Можно её потрогать? — спрашиваю я, меняя тему. Не готова говорить об этом. О нас. О его словах.

— Да, — кивает Хайат, нажимая кнопку на инкубаторе. Открывается маленькое круглое отверстие сбоку. — Просунь руку. Осторожно. Можешь погладить её, положить ладонь на грудь. Ей это нужно.

Протягиваю руку, дрожащую, неуверенную. Пальцы проходят через отверстие, и я впервые касаюсь своей дочери.

Кожа тёплая. Мягкая. Невероятно нежная.

Глажу крошечную ручку, едва смея дышать. Амина шевелится, и её пальчики сжимаются, хватая мой палец. Сжимают с удивительной силой для такого крошечного существа.

И держат.

Не отпускают.

— Боже мой, — всхлипываю я, и слёзы текут ещё сильнее. — Она меня держит. Хайат, она держит мой палец.

— Знает свою маму, — говорит он тихо, и когда поворачиваюсь к нему, вижу влагу в его глазах тоже.

Хайат Алиев. Ледяной хирург. Плачет.

Мы стоим так, не знаю, сколько времени. Минуты? Часы? Время теряет значение. Есть только Амина, её крошечные пальчики на моей руке, её дыхание, её борьба.

И мы. Её родители. Стоящие по разные стороны инкубатора. Разделённые прозрачной стенкой и пропастью боли.

Но связанные этой крошечной девочкой.

Следующие две недели проходят в странной рутине.

Меня переводят в отдельную, просторную, с видом на парк палату. Хайат настоял, и я не стала спорить. Слишком устала для борьбы.

Каждый день медсестра везёт меня в реанимацию. Утром и вечером. Иногда днём, если я не могу больше терпеть разлуку. Сижу у инкубатора часами, разговариваю с Аминой, глажу её, пою колыбельные, которые помню из детства.

А Хайат... Хайат практически живёт в больнице.

Я вижу его каждый раз, когда прихожу в реанимацию. Утром он уже там, в стерильном халате, склонившийся над инкубатором. Вечером остаётся после моего ухода.

Медсёстры шепчутся. Я слышу обрывки разговоров, когда они думают, что я не слушаю.

— Доктор Алиев изменился... раньше был таким холодным...

— Видела, как он вчера три часа просидел у инкубатора? И это после