Сказка о царевиче-птице и однорукой царевне - Надежда Николаевна Бугаёва

– Venez, mademoiselle[54], – и Ляля Гавриловна идёт следом за ней в кабинет.

Развалов стоит там полностью одетый: очевидно, он собирался выйти.

– Добрый вечер, Ильч Ефимыч, – Ляля Гавриловна делает крошечный книксен, который, по её задумке, не должен выглядеть усердным или жадным. Она не смотрит ему прямо в лицо, ибо такой взгляд наверняка покажется именно жадным. Она старается стоять просто, чтобы ни в коем случае не выглядеть нарочито или фальшиво. Лишь бы не выглядеть какой-нибудь Ниночкой, которая добровольно совокупится с диванной подушкой при условии, что эта подушка лежала на разваловском диване.

– Добрый вечер, сударыня Ляля.

У Развалова серьёзный голос. Этим голосом он, должно быть, разговаривает с управляющим в банке, с портным, которому заказывает брюки, и с человеком, который должен ему денег.

Сбоку ему на лицо падают тени. Ляля Гавриловна следит глазами за тенью, бегущей по его плечу и касающейся щеки. Волоса его так же убраны в конский хвост и с теневой стороны кажутся чёрными. Тень бежит по его высокой щеке и ложится под глазами, отчего те выглядят тёмными. Ляля думает: какое у него насмешливое, тонкое, холодное лицо. Будь он змеёй, от его укуса умирали бы мгновенно.

Как много отдельности, внутренней неизвестности ей, остроты́ и чуждости читает она на этом лице, в глазах и сухих губах, в резком изгибе ноздрей и в ясных полуокружьях приподнятых бровей над её глазами. Её ли?

Не привыкла ли она считать всё его своим, повинуясь удобному заблужденью? Не наполнила ли своими измышленьями то гигантское пространство неизвестности, в котором сама плавала, как горошинка в океане? Подобно всему прочему мусору, который океан, сам того не ведая, вечно носит в себе и неизбежно выкидывает на берег…

И в такт мыслям Ляля Гавриловна смотрит ему прямо в лицо, вглядываясь напряжённо, пока он берёт со стола бумагу и протягивает ей:

– По-вашему, что это?

Илья, голубчик мой, случилась натуральная катастрофа.

Приезжай поскорее, пока есть куда приезжать.

Вечный собачий сын и твой друг, N.

Это её записка, которую она сама вручила ему 3 часа назад.

Она берёт её и смотрит на бумагу, прежде сложенную конвертом. На секунду ей страшно, что она не сможет всё правильно объяснить Развалову. В следующий момент её озаряет. Она снова глядит ему прямо в лицо. Всё лицо его – острая бритва, а глаза полны знания себя и всего своего. Так ему ли понять не так?

– Илья Ефимыч, нынче в школе случилась катастрофа, а вот натуральная или нет, так это судить уже вам, – говорит Ляля Гавриловна и невольно отводит взгляд от его затенённых поблёскивающих, острых глаз. Он молча слушает, не меняя колкой отдалённости встрепенувшегося лица.

– Известно ли вам, что с самого дня прибытия Г-на Бальмонта в Париж служебные записки о его действиях ежедневно передаются лицам, которые следят за каждым его шагом? Будучи сегодня на втором этаже, я имела неудовольствие услышать, как неизвестные мне господа обсуждали прямое содержание одной такой записки, тайно посланной не далее чем нынче же днём. В ней значилось, что три русских литератора читают лекции перед студентами Высшей школы общественных наук на улице Сорбонны, 16. Илья Ефимыч, в ней значилось также, что это русские революционеры! Но чего в ней не значилось, так это имён.

На этих словах она вновь обращает взгляд ему на лицо. Взор его блестящих глаз лежит на её лице, такой же весомый и горячий, как живое пожатие рук. Его внимание ударяет ей в голову, как шампанское. Она продолжает, волнуясь и трепеща всё сильнее и сильнее, как набирающая высоту птица.

– Вот почему сегодня, как сказали те господа, тайный агент был направлен выяснить имена всех трёх русских революционеров, притворившихся писателями. Илья Ефимыч, когда вы пошли пить чай к Г-ну Ковалевскому, был ли с вами Г-н Кончиковский?

Разгорячённая своим монологом, Ляля Гавриловна задаёт ему вопрос и теперь сама ищёт глазами на его лице, скрытом в тени. Он делает проворный шаг вперёд и берёт записку у неё из рук, заметно ажитированный её речами.

– Г-н Кончиковский, как вам известно, вынужден был уехать ещё со второго часа лекции, сударыня, – резко произносит он. – Однако же продолжайте.

– Г-н Кончиковский был осторожен и, предупреждённый заранее, не желал, чтобы его имя стало известно тайной полиции. Он уехал, едва узнав от своих друзей о готовящейся проверке. Господа Бах и Бальмонт не имели счастья быть предупреждёнными заранее. Как вы полагаете, Илья Ефимыч, какие имена обозначил бы себе агент, не уедь вы перед самым его прибытием в школу? Кто был бы третьим русским революционером в их списке, Илья Ефимыч?

Последние фразы она почти вскрикивает, чувствуя, как вся кровь бросилась ей в лицо. Madame Concierge появляется в дверях:

– Avez-vous…[55]

–Merci, ce n'est rien[56], – тем же резким тоном прерывает Madame Concierge Развалов, раздражённо взмахнув рукой.

– Так вы отозвали меня своей запиской, дабы скрыть моё присутствие в школе от агентов охранки, сударыня? – Он вздёргивает брови, отчего его блистающие глаза становятся больше, а нос заостряется.

– Вы не знаете, что двое оных прибыли незамедлительно после вашего отъезда, а я видела это собственными глазами!

– Пусть так, но что бы помешало им записать моё имя просто с чьих-то слов, коль скоро меня видели в школе несколько десятков человек? – восклицает Развалов, и ноздри его подрагивают.

– Тогда к чему Г-ну Кончиковскому было спешить и заблаговременно покидать лекцию? – восклицает Ляля Гавриловна, теряя ускользающую нить и ловя её вёрткий хвостик обеими руками.

– Sacre dieu![57] А мне откуда знать!

Он подходит к столу, берёт из лакированного хьюмидора сигару, поджигает её, закуривает и лишь потом вспоминает о присутствии Ляли Гавриловны.

– Желаете?..

Комнату уже наполняет тошнотворный запах табака. У Ляли Гавриловны начинает саднить в носу так стремительно, что она даже не успевает достать платок. Резкий звук как будто делит время на до и после, и прежнего напряжения уже нет, оно неуловимо уходит, как прячется за кустом хвост уползающей змеи. Она достаёт платок, а Развалов садится на стул и тут же устало оборачивается к ней:

– Простите… Садитесь, пожалуйста…

Они сидят в метре друг от друга, она – не отнимая платка от носа перед плывущими волнами удушающего дыма, он – опустив локоть на стол,