Красивый. Наглый. Бессердечный - Кира Туманова

Смотрит на меня во все глаза, гладит, будто боится, что я сейчас исчезну. А по маминому лицу катятся слёзы, капая с подбородка. Она плачет тихо, без всхлипов и гримас.

Будто слёзы живут отдельно от неё, просто водой брызнули на застывшую гипсовую маску.

- Подо... – пытаюсь откашляться и рёбра снова ноют. – Подожди. Что со мной?

- Всё хорошо, Ариша. Переломы, черепно-мозговая травма... – Мама отводит глаза и водопад слёз льётся с новой силой. - Тебя вводили в искусственную кому.

В памяти всплывает летящий на лобовое стекло грязный пакет, ослепляющий свет фар, скрежет металла и оглушительный удар. Снова прикрываю глаза, пытаясь собрать в голове осколки мозаики.

В груди едким комком растёт тревога, забивает мне горло, мешая дышать. Пытаюсь прочистить горло, морщусь от неприятных ощущений. Даже это простое действие даётся мне с трудом. Мама терпеливо ждёт, глядя на это с таким умилением, будто я заново учусь говорить и готова сказать первое слово. Только почему-то она не перестаёт плакать.

- Что с ними, - наконец, выдавливаю из себя.

- С парнями, которые тебя похитили? – Не дожидаясь моего ответа, продолжает. – Да, да... Я всё знаю. Марья Степановна всё видела. Она уже дала показания полиции, не переживай, они не отвертятся.

- Они живы? – Не скажу, что меня в данный момент это сильно волнует. Я вообще сейчас не способна переживать. Видимо, даже в беспомощном состоянии остаюсь некровожадной, никому не желаю смерти.

- Лучше бы они пострадали, - мамины губы сжимаются в узкую линию. – Основной удар пришёлся на пассажирское сиденье за водителем. На тебя, Арина...

Молча и глубоко дышу. Меня подташнивает. От препаратов, от информации, от мамы... Я удовлетворена тем, что все живы, и пока мне этого достаточно.

Я сейчас не хочу никого видеть. Не готова видеть чужие эмоции и пережёвывать свои собственные. Переживания забирают слишком много сил, а у меня их так мало.

- Рейгис скорую вызвал. – Продолжает мама. - Он, и друг его, который рядом с тобой сидел, синяками отделались. Пристёгнуты были. Водитель – здесь, рядом, в соседней палате. Его тоже зацепило. Ты была единственная без ремня, ещё и удар на тебя пришёлся. – Её глаза недобро поблескивают. - Чудо, что ты выжила.

Водопад слёз, на время отключённый ненавистью, снова работает, но мне, поразительно, всё равно.

- За что это всё? Почему они все целы? Что за несправедливость! – Мама щурится, и в этот раз она явно не собирается читать мне нотаций о том, что проще забыть. – Ты же права была тогда, детка. Если бы твой Рейгис сел, то ничего бы не было.

Я молчу, думая о том, что я хочу остаться одна. Мысль о том, что, если бы не моя принципиальность, аварии тоже не было бы, слишком болезненна и энергозатратна.

- Он чувствует, что в этот раз так легко не отъедет, - продолжает мама. – Сутками здесь сидел. Ждал, пока ты очнёшься. Палату его отец оплатил, уход и операции тоже. Но им это просто так не сойдёт с рук. Слишком далеко всё зашло... Чуть тебя на тот свет не отправил. Я уже написала заявление, свидетель есть. К тебе следователь просится, но ты без сознания была...

- Потом... Дай...

- Да, конечно. – Мама встаёт, водружает мне на нос очки и хлопотливо хозяйничает у стола. Мир сразу обретает ещё большую чёткость. Разглядываю огромный букет с розами, корзинку с фруктами, плюшевых медведей. – Хочешь воды? Может быть, сок апельсиновый? За три дня нанесли тебе целый супермаркет. – Недовольно бубнит. – Лучше бы дома сидели, мажоры...

- Водички...

Мама подносит мне стакан, поддерживает мой подбородок, собирая капли. И я пью, косясь на подарки.

- Это что? – показываю взглядом на стол, пока мама вытирает мне губы. Шевелить руками я могу с трудом, они обмотаны какими-то трубками.

- Это Рейгисы, и тот парень, что рядом сидел. Чтобы ты не сердилась. – Злобно цедит мама. - Думают, что медведями нас купить можно. Я выкину, если они тебя волнуют. Или в детское отделение отнесу, в роддом.

Равнодушно прикрываю глаза. Меня сейчас вообще не волнуют розы и медведи. Я хочу, чтобы у меня ничего не болело и тишины. Ненависти сейчас нет места в моём настрадавшемся организме.

В дверь просовывается лохматая голова медсестрички.

- Очнулась! Почему не зовёте никого? – Повернувшись кричит куда-то за спину. – Елизавету Дмитриевну позовите срочно! Ромашина пришла в себя.

Глава 26.

Первая любовь — это когда говоришь «Все как в сериале!»

Я себя чувствую, как ключевая декорация на сцене – слепит яркий свет, меня переворачивают, щупают, осматривают, что-то подключают.

Воздух вокруг меня наполняется короткими обрывистыми фразами, мельтешат перчатки, одноразовые маски, меня разглядывают чьи-то внимательные глаза. Послушно открываю и закрываю глаза, открываю рот и шевелю пальцами.

Никогда в жизни ко мне не было такого повышенного внимания. Оно мне неприятно и раздражает. Я просто хочу, чтобы они от меня все отстали.

Наконец, все уходят. Пожилая женщина устало снимает маску и присаживается на стул рядом со мной.

- Арина, я Елизавета Дмитриевна, твой лечащий врач. Ты меня слышишь?

Прикрываю глаза в знак ответа.

- Всё будет хорошо. Ты обязательно скоро встанешь на ноги. Мы для этого всё сделали, теперь всё зависит от тебя.

От меня уже ничего не зависит. Я просто хочу обратно в своё забытье. Жить так тяжело и хлопотно, я и забыла об этом.

- Были сложные переломы голени, повреждения таза, множественные ушибы. Тебе прижало ноги впереди стоящим креслом. Пока ходить ты не сможешь. Но это всё поправимо. Слава богу, самое тяжёлое позади. Тебе будет больно, но ты постарайся справиться с этим.

Вдавливаю голову в подушку. Это движение почему-то отзывается болью в крестце, и я морщусь.

- Если нужно будет болеутоляющее, ты скажи. Но постарайся обходиться без него. Ты поняла меня?

Снова прикрываю глаза.

- Когда сможешь общаться, дай знать, я разрешу посещения. К тебе пытаются проникнуть целые делегации.

Отворачиваюсь к стене, и Елизавета Дмитриевна меня понимает. Встаёт и направляется к двери.

- Хорошо, отдыхай. Я попрошу, чтобы тебя не беспокоили. Маме твоей тоже нужно отдохнуть. Твоему парню тоже скажу, чтобы шёл домой...