Красивый. Наглый. Бессердечный - Кира Туманова

- Не понимаю, - бурчу. - Почему на музыкальном канале новости про ДТП?

- Потому что ты, мать твою, конченый идиот! - Я успеваю вовремя пригнуться, уловив угрозу в его словах. Пульт пролетает над моей головой и врезается в стену. Хрустит треснувший пластик. – По тебе не прошёлся только ленивый. Ты интернет открой, комментарии почитай, осёл! – Отец орёт так, что посуда на столике жалобно звякает.

Горничная испуганно оправив фартук, цокает к выходу, перебирая длинными ножками, как испуганная лань.

Молчу, опустив глаза. Я уже не посмеиваюсь. У меня нет на это сил.

- Па, я же говорил. Это обычное ДТП. Все были трезвые. Машина – в собственности, права у Дэна есть.

- То есть, я тебя благодарить должен? За то, что вы угробили девчонку в трезвом состоянии, а не в пьяном?

- Пап, ты сам сказал, исправлять. Я пытался, как мог.

Отец поворачивает ко мне лицо, застывшее, как гипсовая маска.

- Я сам значит сказал? - Нижняя губа отца опасно подрагивает. - Я сказал тебе угрохать девку?

- Это случайность... – шепчу еле слышно.

- Ты меня погубил, понимаешь? – Подлетев ко мне, хватает меня за грудки и ощутимо встряхивает. – Ещё прошлый скандал не забыли, ты уже в новый влез. Я тебя сам закрою, сам посажу, понял? – Трясёт меня, как грушу, брызгая слюнями в лицо. – На тебя столько статей можно повесить, что ты сокамерникам устанешь их перечислять. Ты цифр столько не выучишь! Потому что тупой!

Устав трясти меня, с отвращением отшвыривает от себя. Прикрывает глаза после вспышки ярости.

- Я не всесилен, понимаешь? – Сипит глухо, пытаясь выровнять дыхание. – Я могу где-то помочь, где-то договориться. Но общественное мнение всегда будет на стороне бедняжки, которая пострадала от рук наглого прокурорского сынули...

- Но я...

- Молчи! – Поднимает руку в предостерегающем жесте. – Всем плевать на детали. Вы были в одной машине, и почему-то пострадала она. – Открывает глаза и сверлит меня глазами. В его взгляде полыхает ненависть. – Лучше бы это ты лежал сейчас в больнице вместо неё. Я тогда избежал бы позора!

Отшатываюсь, как от хлёсткого удара по щеке. Странное дело, я будто раздваиваюсь и сам не понимаю, что меня так поразило в его фразе.

Холодным разумом понимаю, что отец прав. Его карьера и так висела на волоске, пока его спасает от увольнения только то, что Арина не давала показания из-за своего состояния, и то, что мы, действительно, были трезвы.

Но внутри вспыхивает иррациональная обида, обжигая нутро.

Когда у меня будут дети, я никогда не скажу им, что желаю их увидеть в больнице. Как бы от этого не страдало моё самолюбие!

- Кир, - отец чуть ли не умоляюще смотрит на меня, – если девчонка скажет хоть слово, которое может тебя опорочить, мне конец!

- Ей нечего сказать, - шиплю ему в сотый раз. – Мы везли её в магазин, она стала психовать и бросила грязный пакет на лобовуху. А далеко, потому что в их трущобах припарковаться негде.

Я столько раз это говорил, что уже сам поверил в то, что мы действительно ничего такого-то и не хотели. Подвезли бы в магазин, купил бы я ей эти долбанные яйца с молоком!

Мы это решили ещё там, на месте аварии, когда я ждал приезда скорой. Я плохо помню тот момент. Слепящий свет, скрежет, хлопок подушки безопасности и боль от врезавшегося ремня – это я запомнил чётко.

А потом нарезка из кадров, будто я смотрю фильм на промотке и иногда останавливаю самые интересные сцены.

Негнущимися пальцами набираю 112 и, как во сне, что-то медленно говорю диспетчеру. Она переспрашивает, и я злюсь. А потом выхожу с трудом открыв дверь. И она со скрежетом распахивается, как занавес в театре, демонстрируя следующую сцену.

Я сижу на обочине, и кто-то над моей головой орёт:

- Мы не похищали её, понял, Кир? Не хотели запугать. Мы хотели отвезти её в магазин. Ведь так было, да?

И я киваю. Хотя ни черта не понимаю.

Потом я помню, как проблесковые маячки отбрасывают странные тени от машины. Я слежу за этим медитативным зрелищем воспалёнными глазами. Тень есть, потом она будто кружится и исчезает. Вырезают пассажирскую дверь, и сыпятся искры. Я встаю, чтобы сказать, что там Арина и надо аккуратнее, если искры попадут на руку, ей будет больно.

Опять провал.

Её укладывают на носилки. Почему-то считают «раз-два-три» и грубо хватают, будто она мешок с картошкой. Подхожу, чтобы сказать спасателям, что нужно нежнее, она же такая хрупкая и маленькая. Но не могу связать и пары слов. Арина лежит на носилках без очков. Юная, будто восьмиклашка. И её платиновые волосы в крови. И на щеке кровь. И это так страшно и красиво, что я тяну руку, чтобы потрогать её. Но не успеваю, меня оттесняют.

Затем мы едем мы в одной скорой помощи. Я сижу и смотрю на неё, но больше не хочу трогать. Потому что сейчас мне становится страшно. Жутко до дрожи. Над ней хлопочут, что-то делают, измеряют, подключают. А я сижу, как пенёк, и не могу отвести взгляд от красной полосы на нежной девичьей щеке, на которой лежит тень от длинных ресниц.

- Кир, ты слышишь меня? Делай что хочешь! – отец трёт переносицу. – Хотя нет, так я тебе уже говорил, вышло только хуже. – Поднимает на меня уставший взгляд. – Ты должен быть самым очаровательным, милым. Ни одного плохого слова о тебе не должно слететь с её губ!

- Там всё в игрушках, цветах и конфетах. Я не знаю, что ещё?

- Ты сказал, что пришёл домой только для того, чтобы сходить в душ. Почему ты не там опять? Ты должен скорбеть под её палатой днём и ночью! Рыдать так, чтобы медсестры из уст в уста передавали легенды о трогательном влюблённом.

- Хорошо, - вздыхаю.

- Попади к ней до того, как придёт следователь.

- Постараюсь... К ней не пускают.

- Делай, что хочешь! – Потирает бровь. – Чёрт, все время забываю, что ослам нельзя так говорить... Придумай не нарушающий закон способ к ней попасть. Уговори персонал, обливайся слезами.

- Я пошёл.

Разворачиваюсь, и, как робот, иду к выходу.

Я устал, как собака! Но в