Жестокий. Моя по контракту - Виктория Кузьмина

что боится твоих "прав"! — Он шагнул к Волкову, невзирая на разницу в силе и возрасте. — Вот это ваши "отношения"? Это то, что ты называешь "встречаться"? Это называетсянасилие, мразь! И я не позволю тебе...

— ХВАТИТ! — крик Алины перекрыл голос брата. Она не выдержала. Правда, вывернутая наружу, стыд, страх за брата, за Комиссара, за себя — все это разорвало плотину. Она разрыдалась. Горько, надрывно, как не плакала даже в самые страшные ночи. Слезы душили ее, тело содрогалось от рыданий. Она схватилась за голову, сползая по стене на пол в прихожей.

— Он... не знает... — всхлипывала она, обращаясь скорее к Кириллу, чем к Волкову. — Не знает, про отношения... — Каждое слово давилось сквозь рыдания, обжигая горло. — Между нами… — Она не могла договорить. Истерика захлестнула ее, превратив слова в нечленораздельные, душераздирающие звуки горя и стыда.

Кирилл бросился к ней, опустился на колени, обнял за плечи, пытаясь успокоить, прижать к себе. Его лицо было искажено яростью и болью за сестру. Он развернулся к Волкову и сквозь зубы прошипел — нет между вами никаких отношений! Я не дурак! Ты просто спишь с ней за деньги! А ей деться некуда!

После этих слов Алина заплакала ещё более горько издали произнесла- Папа... он просил... Позаботиться о Комиссаре, у меня ведь больше никого….Он мой последний... последний...

Кирилл гладил ее по спине, шепча что-то успокаивающее, не обращая больше внимания на Волкова.

Волков стоял над ними, как грозовая туча. Его лицо, еще секунду назад искаженное яростью, стало каменным. Он смотрел на рыдающую Алину, сжатую в комок страдания на полу своей же квартиры. Она впервые плакала при нем… Слушал ее сдавленные слова: «Ты просто спишь с ней за деньги! А ей деться некуда!.. папа просил... последний...» Он слышал крик Кирилла: «Насилие!»

И вдруг... его пронзило. Не ревность. Не злость. Что-то острое и холодное. Как воспоминание. Он виделсебя. Маленького, затравленного пацаненка в подворотне, после того как отчим "воспитывал" его ремнем. Он тоже плакал так. Беззвучно, до рвоты, от бессилия и ненависти. Он продавал свою душу за силу тогда. А она... продавала тело за спасение последней связи с отцом.

«Когда ей пять лет было... отец попал в аварию... мать ушла... оставила её...» — вспомнил строчки из досье, что на неё собрали за день. Брошенная. Как он. Только он выбрал путь кулаков и ярости. Она — путь тихой жертвенности.

Он не сказал больше ни слова. Развернулся. Его тяжелые шаги гулко отдались в прихожей. Дверь открылась и захлопнулась. Машина завелась и рванула с места.

В квартире остались только всхлипывания Алины, тяжелое дыхание Кирилла и гулкая, оглушительная тишина, оставленная Волковым. Тишина, в которой висели его последние слова:«Мы встречаемся... Я имею право...»— и рыдания женщины, которую он сломал.

Глава 27

После того как захлопнулась дверь, тишина упала на квартиру, как покрывало. Густая, вязкая, враждебная. Алина долго стояла в коридоре, обхватив себя за плечи, будто надеялась, что так сможет удержать собственное тело от распада. Где-то в комнате Кирилл тяжело дышал, не двигаясь. Но она не могла к нему подойти. Не сейчас. Внутри что-то трещало, ломалось с мерзким скрипом — как будто сердце не просто болело, а медленно осыпалось по частям.

Она пошла в ванную. Открыла кран, подставила руки под холодную воду. В лицо хлынуло ледяное пробуждение, но оно не помогло. Зеркало отразило кого-то чужого: лицо белое, как мел, глаза ввалились, губы — будто потеряли цвет. Синяк под глазом стал темнее, глубже, как метка. Не физическая — метка на коже памяти. Как я теперь смотреть своему брату в глаза, когда он знает, что оно продалась за деньги он обо всём догадался. Ей было стыдно.

Утром Кирилл сварил макароны. Поставил тарелку перед ней, сел напротив. Ни слова, ни вопроса. Только ложка, скребущая по дну. Его взгляд был усталым, напряжённым, но в нём не было осуждения. Только ожидание. Спокойное, братское.

— Ты в безопасности, — сказал он, когда они молча доели. — Пока я рядом, ты в безопасности. Пусть я не такой сильный как он, но тоже кое-что умею. По крайней мере орать как резаный что сюда все соседи сбегутся, — сказал парень и усмехнулся весёлый мальчишеской улыбкой

Алина сжала вилку. Горло сдавило. Благодарность колола рёбра, но вырваться не могла. Она кивнула, опустив глаза. И в этот момент поняла: он всё знает. Понял. Принял. И не отступился.

— Спасибо.

День прошел в том же режиме Алина отвечала всем хейтеров, которые писали гадости в социальных сетях Волкова скидывала ему отчёты, но её ночь… Ночь прошла без сна. Она лежала на боку, смотрела на серый прямоугольник окна. Телефон под подушкой казался куском льда. Он молчал. Волков не звонил. Не писал. Не искал. Как будто его вырезали из её жизни вместе с воздухом.

Но каждый шорох, каждый звук за стеной — сердце замирало. Вдруг. Сейчас. Придёт. Позвонит. Вернётся. Она представляла его шаги в подъезде. Представляла, как захлопывается дверь машины, как стучат ботинки по ступеням. И каждый раз — пусто. Тишина.

На третий день пришла Настя. Без предупреждения. С пакетами, кастрюлями, термосом и крошечным кактусом в руках.

— На. Поставь себе. Хоть что-то живое и колючее в этом доме, — буркнула она, ставя горшочек на подоконник. Потом обняла, крепко, без слов, и только потом спросила, не отстраняясь:

— Это его рук дело?

Алина покачала головой. Или кивнула. Сама не поняла. Губы задрожали, но слёз не было. Только тяжесть за грудиной.

— Хочешь, я разнесу ему башку? У меня дома осталась чугунная сковородка, и ты знаешь, что я не шучу.

Алина хрипло усмехнулась. Первый живой звук за трое суток.

— Просто побудь со мной, — прошептала она.

Настя осталась на вечер. Она познакомилась с Кириллом, который на момент её прихода выходила в магазин себе за чипсами. Они прикалывались друг над другом весь вечер. Настя разогрела суп, сварила чай, отправила Кирилла спать и сидела с Алиной на кухне, пока за окном опускалась ночь. Они не говорили о нём. Просто были. И это было спасением.

Кирилл задержался ещё на пару дней. Сказал, что не может оставить её одну, пока она не начнёт снова есть. Он приносил гречку, шоколадки, перекладывал подушки, включал старые фильмы. Она сидела рядом, как тень, и позволяла себе хоть что-то чувствовать, пока брат рядом. Он не давил. Не ждал. Просто был.

Она не писала Волкову. Не звонила. Но каждый вечер садилась на край