Жестокий. Моя по контракту - Виктория Кузьмина

А потом... Классная комната. Полутьма после уроков. И она. Прижатая к шкафу с учебниками. Целовалась с Ильей. Тонким, длинноволосым Ильей, который играл на гитаре нежные песни и не знал, что такое сбитые костяшки. Артём замер в дверях. Оля увидела его. Отпрянула. В ее глазах — паника, стыд... и жалость.

"Артём... прости... Я не хотела..."

"Почему?" — единственное слово, которое он смог выдавить. Его мир трещал по швам.

"Ты... ты слишком... жестокий," — она всхлипнула, пряча лицо в ладони Ильи. "С тобой рядом... будто дышать нельзя. А с ним... легко."

Он развернулся и ушел. Навсегда. Замуровал ту часть себя, что могла доверять. Любить. До сегодняшнего дня. Донее. До Алины, которая втерлась в доверие с ее больной собакой, ее слезами, ее "не шарахаюсь". До Алины, которая стонала под ним в темноте автомобиля, обещая новое начало. До Алины, которая... продала его.

"КАК?!!"

Рев вырвался из его груди, как взрыв. Он швырнул планшет об стену. Пластик и стекло разлетелись осколками. Виктор отпрыгнул. Марат вскочил. Артём стоял, трясясь всем телом, кулаки сжаты до хруста. Его лицо исказила гримаса чистой, первобытной ярости и... боли. Невероятной, рвущей душу боли предательства. Повторенного. Усиленного. Гораздо более страшного, потому что онповерил.

— Виктор ты совсем долбаеб?! Ты нахуя такие вещи перед боем говоришь? Артем! Держись! Бой через час! — закричал Марат, пытаясь схватить его за плечи.

— Так я как лучше хотел!

Артём отшвырнул его, как щенка. Его глаза, налитые кровью, метали молнии. В них не осталось ничего человеческого. Только ярость выжженной пустыни. Только холод абсолютного нуля. Только желание уничтожить.

— Всё, — прошипел он, и в этом слове был приговор. Себе. Ей. Всему миру. — Готовьте ринг. Я выйду. И я уничтожу не только Ковалева.

Он повернулся к стене, упираясь лбом в холодный бетон. Дыхание вырывалось прерывистыми, хриплыми рывками. Виктор подобрал осколки планшета, на его лице — мрачное удовлетворение. Он "спас" Волка от слабости. Вернул ему гнев — единственное топливо, на котором тот побеждал.

Алина смотрела на телефон. Последнее сообщение Артёму осталось без ответа. Тревога переросла в панику. Что-то случилось. Что-то ужасное. Она чувствовала это каждой клеткой. Мир снова рушился, и на этот раз обломки падали не только на нее, но и на того, кто только что начал учиться летать. Перед боем. Перед самой важной битвой. И она понятия не имела, что нанесла удар первой. Удар, от которого не оправиться.

Глава 30

Рёв арены ударил Артёма по лицу, как физическая волна. Десятки тысяч глоток выкрикивали его имя, скандировали "ВОЛК! ВОЛК! ВОЛК!", но звук доносился сквозь толщу воды — глухой, бессмысленный. Он шел по проходу к рингу, ощущая под ногами не твердый пол, а зыбкий пепел собственного мира. Ярость, кипевшая в раздевалке, схлынула, оставив после себя ледяную, мертвую пустоту и всепоглощающую боль предательства, жгучую, как открытая рана. Он не видел толпу, не видел вспышек камер. Он видел только тот конверт. И её лицо за столом напротив врага.

Он вскарабкался на ринг, перемахнул через канаты. Механика движений работала на автомате. Бинты, капа, короткий кивок рефери. Противник, Ковалёв — здоровый, уверенный в себе бык — уже ждал в центре. Его взгляд скользнул по Артёму, оценивающе, с тенью недоумения. Где Волк? Где его знаменитая хищная сосредоточенность? Перед ним стоял призрак в шортах.

Гонг!

Первый раунд прошел в тумане. Артём двигался, парировал, наносил удары — мощные, но лишенные привычной хищной точности. Это была тень его былой мощи. Ярость, которая всегда была его топливом, превратилась в яд, парализующий разум, отравляющий рефлексы. Он бил Ковалёва, чувствовал, как тот крякает от ударов в корпус, но не видел победы. Видел только Олю, плачущую на плече Ильи. Видел Алину, принимающую конверт."С тобой рядом — будто дышать нельзя..."

Ковалёв, опытный боец, почуял слабину. Он не понимал причин, но видел: Волков не здесь. Его удары стали точнее, наглее. Он начал тестировать защиту.

Раунд второй. Артём попытался собраться. Вспомнить о бое. О своей непобедимости. Он пошел вперед, начал прессинговать, загнал Ковалёва в угол. Зал взорвался. Вот он! Настоящий Волк! Артём занес руку для сокрушительного бокового...

И в этот момент увидел её.

Алина сидела в первом ряду, прямо за его углом. Бледная как полотно, глаза — огромные, полные невысказанной тревоги и... надежды? Она пришла. После всего. Смотреть, как он дерется. Смотреть, как он, возможно, умирает для нее в своем сердце. Ее взгляд, полный этой дурацкой, предательскойзаботы, стал последней каплей.

Весь сжатый, ледяной гнев, вся невыносимая боль вырвались наружу. Он забыл о технике, о защите. Он просто ринулся на Ковалёва, как раненый зверь, с рыком, который заглушил гул арены. Его атака была слепой, яростной, самоубийственной.

Ковалёв отшатнулся, пропустил пару тяжелых ударов. Но он был профессионалом. Он увидел слабину— не только в защите, но и в глазах Артёма. Безумие. Боль. И он увидел ногу. Ту самую, травмированную ногу, на которую Артём инстинктивно меньше опирался, которую берег подсознательно даже в ярости.

И тогда Ковалёв сделал свой ход. Отступая под градом ударов, он "случайно" наступил Артёму на стопу, задержался на мгновение, и в следующее движение, будто для баланса, его колено с силой, подчеркнуто "нечаянно", врезалось Артёму в наружную часть бедра больной ноги. Туда, где гематома была особенно глубока, где мышцы еще не восстановились.

Звук был негромким, но для Артёма он прозвучал как выстрел. Острая, белая, разрывающая боль пронзила ногу, вырвав из горла нечеловеческий стон. Он отпрянул, споткнулся. Его лицо исказила гримаса невыносимой муки. Весь мир сузился до этой вспышки агонии в бедре.

— Фол! — заорал Марат из угла, вскакивая.

Но рефери был слишком далеко, заслонен телами. Он не видел, не понял — или сделал вид. Он лишь махнул рукой: "Бокс!"

Ковалёв, с лицом непроницаемого профессионала, ринулся в атаку, пользуясь моментом. Его удары сыпались на Артёма, который еле держался на ногах, хромая, зажимая бедро рукой. Боль парализовала. Мысль стучала только одна: "Она видит. Она видит мой позор."

Раунд третий. Артём вышел, прихрамывая. Лицо было маской боли и бешенства. Он пытался игнорировать ногу, бил изо всех сил, но каждый шаг, каждый перенос веса отзывался новым ударом ножа в бедре. Скорость ушла. Мощь ушла. Осталась только ярость и агония. Ковалёв, хладнокровный и расчетливый, бил точно, как мясник. В корпус. В голову. И снова, и снова,