Жестокий. Моя по контракту - Виктория Кузьмина

Артём держался. На чистой гордости. На ненависти. На отчаянии. Он плюнул кровью, пропустил апперкот, пошатнулся, но не упал. Глаза искали ее в первом ряду. Она стояла, прижав руки ко рту, лицо мокрое от слез. В её глазах был не триумф предателя, а чистейший, животныйужас. За него. За то, что с ним происходит. Почему?!

Раунд четвертый. Это была уже не битва. Это было избиение. Артём еле двигался. Нога отказывала. Боль затуманила сознание. Ковалёв, как опытный хирург, методично добивал. Серия ударов в голову. Артём попытался уйти, сделать шаг назад... Больная нога подкосилась. Он не упал, но замер, открытый, как мишень.

И тогда пришел финальный удар. Короткий, жесткий правый кросс Ковалёва. Чисто в челюсть.

ТУК!

Звук костяшек, бьющих по кости, прозвучал на внезапно стихшей арене. Артём Волков замер на мгновение. Его глаза, полные ярости, боли и непонимания, встретились с глазами Алины. В них он прочитал свой приговор. Потом сознание отключилось. Мощное тело, символ непобедимости, рухнуло на настил ринга как подкошенный дуб. Пыль взметнулась в воздух.

Тишина. Абсолютная, оглушающая. Десятки тысяч человек замерли, не веря своим глазам. Волк упал. Непобедимый Волк...лежит.

Рефери бросился считать. "Раз! Два!..." Голос звучал нереально. Алина вскрикнула, бросившись вперед, но охранник удержал ее. Она рванулась, крича что-то, лицо искажено паникой и горем. Кирилл пытался удержать ее.

"...Восемь! Девять! Десять!!" — голос рефери отрезал, как гильотина.

Рёв арены вспыхнул с новой силой — смесь шока, разочарования, восторга победителей. Но Артём не слышал. Он пришел в себя от резкого запаха нашатыря под носом. Марат и врач склонились над ним. Он попытался встать — боль в бедре и челюсти сковала тело. Он откинулся назад, на настил, закрыв глаза рукой. Сквозь пальцы он видел ослепительные софиты, видел ликующий Ковалёва, поднятого на руки командой, видел море чужих, кричащих лиц.

И среди них — её. Её лицо, залитое слезами, полное муки и вопроса: "Что случилось?!"

Волна абсолютного, леденящего одиночества накрыла его с головой. Он проиграл. Впервые. Позорно. На глазах у всего мира. На глазах у *неё*. Ярость вспыхнула снова — на себя, на Ковалёва, на предательницу, на весь проклятый мир. Но она тут же погасла, задавленная невыносимой физической болью и болью душевной, гораздо более страшной. Он остался один. Совершенно один. Посреди руин своей легенды. И единственное, что он чувствовал — это холод пола ринга под спиной и всепоглощающую, безысходную пустоту. Крах был тотальным.

Глава 31

Больничная палата пахла антисептиком, болью и подавленной яростью. Артём Волков лежал, прислонившись к поднятой спинке койки. Правая нога — в гипсе от бедра до лодыжки, туго перетянута эластичными бинтами. Лицо — ландшафт войны: распухший левый глаз заплыл почти полностью, нижняя губа разбита, огромный сине-багровый синяк захватывал скулу и челюсть. Каждый вдох отдавался тупой болью в ребрах. Но физическая боль была ничто по сравнению с адом, бушевавшим внутри. Позор. Крах. И виновница всего этого сидела у него в костях, в мозгу, в каждом нервном окончании. Алина.

Дверь открылась без стука. Она вошла. Бледная, как привидение, в простых джинсах и свитере, с пустой холщовой сумкой через плечо. Ее глаза, огромные и темные, метнулись к его перебинтованной ноге, к изуродованному лицу. В них вспыхнул ужас, жалость, мучительный вопрос.

— Артём... — ее голос был шепотом, прерывистым. — Боже... как ты? Я... я пыталась пройти раньше, не пускали...

Он не дал ей договорить. Глаза, единственный видимый участок его лица, не заплывший синяком, вспыхнули ледяным, безумным огнем. Ярость, которую он копил часами, с момента падения на ринг, с момента осознания предательства, вырвалась наружу, как лава из вулкана.

— ЗАТКНИСЬ! — его голос был хриплым, рваным, но страшным в своей животной силе. Он попытался резко приподняться, но боль в ноге и ребрах пригвоздила его к койке. Он застонал, но не от боли, а от бессилия выплеснуть всю свою ненависть. — Подойди. Сюда. Ближе.

Алина, побледнев еще больше, сделала шаг. Еще один. Она боялась. Видела безумие в его глазах. Но шла. Потому что он был разбит. Потому что он былееболью, даже если он этого не понимал.

Он не стал ждать. Мощная, перебинтованная рука стремительно выбросилась вперед. Грубые пальцы впились ей в плечи, как клещи, и с нечеловеческой силой, несмотря на травмы, дернулее к себе. Она вскрикнула от неожиданности и боли — его пальцы давили на синяки, оставленные прошлыми "встречами".

— Смотри! — зарычал он, тряся ее так, что зубы стучали, а голова болталась. Его лицо, искаженное гримасой боли и ярости, было в сантиметрах от ее. Он пах лекарствами, кровью и безумием. — Смотри, что ты наделала! Продажная тварь! Думала, я не узнаю?! Думала, твоихорошиестоны меня ослепят?!

— Что?! — Алина пыталась вырваться, но его хватка была железной. В ее глазах читался только шок и полное непонимание. — Артём, что ты?! О чем?! Я ничего не...

— МОЛЧАТЬ! — он тряхнул ее снова, жестче. — Фото, Алина! Фото в ресторане! Сним! С конкурентом! Законвертом! Ты продала мою тактику! Продала мою слабость! Ради чего? Ради грошей на свою падаль?! — Слюна с кровью брызнула из его разбитого рта. — Я тебе верил! ВЕРИЛ, СУКА!После той ночи... я... — Голос его сорвался, на миг в нем прозвучала не ярость, а страшная, обжигающая боль разочарования, краха надежды. Но тут же ярость накрыла с новой силой. — А ты... ты просто шлюха! Умелая! Играла в невинность! Играла в боль! Играла в"хорошо"! Чтобы я расслабился! Чтобы поверил! Чтобысломался!

— Нет! — крикнула Алина, наконец вырвавшись из его хватки и отпрянув назад. На ее плечах остались красные отметины от его пальцев. Слезы текли по щекам, но в глазах горел не страх, а праведный, обжигающий гнев и горечь. — Это ложь! Я не знаю, о каких фото! Я не продавала тебя! Никогда! Тот человек... он подходил ко мне! Предлагал деньги за информацию! Я ОТКАЗАЛАСЬ! ДВАЖДЫ! Я не брала его денег! Я не...

— ВРЁШЬ! — он перебил ее, его крик был как удар хлыста. Он не слышал. Не хотел слышать. В его мире факты были перевернуты, и только ее "предательство" объясняло его падение, его боль, его крах. Это было проще, чем признать собственную слабость, ошибку, чем поверить в ее невиновность. — Врёшь, как дышишь! Ты всегда была никем! Нищей училкой с умирающей дворнягой! И останешься никем! Продажной шлюхой! Которая сдала своего любовника за подачку! Заплатили хорошо? Хватит