Летний сад - Полина Саймонс

На три дня! Ты когда-нибудь объяснял мне, где пропадал? Ты когда-нибудь мне рассказывал? А я что, хлопала по столу? А если я пять минут просидела в квартале от дому, ты вдруг возмущаешься! Я хочу сказать, ты это как, всерьез?

– ТАТЬЯНА! – Его кулак опустился на стол, тарелки со звоном посыпались на пол.

Энтони разрыдался. Зажав уши руками, он повторял:

– Мамуля, мамуля, перестань!

Татьяна бросилась к сыну. Александр выскочил из кухни.

В спальне Энтони сказал:

– Мамуля, не кричи на папу, а то он опять уйдет!

Татьяне хотелось объяснить, что взрослые иногда ссорятся, но она знала, что Энтони этого не поймет. Бесси и Ник Мур ссорились. Мама и папа Энтони не ссорились. Ребенок не мог понять, что они просто старались притворяться, что оба созданы из фарфора, а не из кремня. По крайней мере это было реальное взаимодействие, хотя, как и во всем, каждому приходилось быть осторожным в отношении желаний другого.

Александр вернулся несколько часов спустя и остался на палубе.

Татьяна лежала в постели, ожидая его. Но наконец надела халат и вышла наружу. В воздухе пахло солью и океаном. Было уже за полночь, стоял июнь, и температура не опускалась ниже семидесяти по Фаренгейту. Это нравилось Татьяне. Ей никогда не приходилось бывать в таких местах, где ночами было так тепло.

– Прости, что я повысила голос.

– За что тебе действительно следует извиняться, так это за то, что ты так себя вела. Вот за это.

– Я просто сидела там и думала.

– О, ну да, я же только вчера родился. Дай мне передохнуть, черт побери!

Татьяна подошла, чтобы сесть к нему на колени. Она собиралась рассказать ему то, что ему нужно было услышать. Но ей хотелось, чтобы и он хоть раз рассказал ей то, что необходимо было услышать ей.

– Это все ерунда, Шура. Правда. Я просто сидела… мм… – пробормотала она, прижимаясь щекой к его щеке.

От Александра пахло спиртным. Татьяна вдыхала запах пива; он ей нравился. Потом она вздохнула:

– А ты где был?

– Прошелся до одного из казино. Сыграл в покер. Видишь, как все просто? А если ты хочешь знать, где я был тогда, на Оленьем острове, то почему просто не спросить об этом?

Татьяне не хотелось говорить ему, что она просто боится знать. Она сама отсутствовала каких-то полчаса. Он исчез, ушел и считался мертвым годы. Иногда ей хотелось, чтобы он просто подумал, подумал о том, что могла чувствовать она. И ей уже не хотелось сидеть на его коленях.

– Шура, пойдем, не расстраивайся из-за меня, – сказала она, вставая.

– Да и ты тоже. – Он выбросил сигарету и поднялся. – Я держусь как могу.

– Я тоже, Александр, – сказала она, идя за ним. – Я тоже.

Но в постели – нагая, обнимая его, целуя – Татьяна цеплялась за него как обычно, лихорадочно сжимая его спину, и под пальцами, даже в момент собственного забытья, ощущала шрамы.

Она не могла продолжать. Не могла даже в такой момент. Особенно в такой момент. И потому заметила, что делает то же самое, что делал он в Лазареве, когда не мог прикасаться к ней. Татьяна остановила его, оттолкнула и повернулась к нему спиной.

Уткнувшись лицом в подушку, выгнула бедра и заплакала, надеясь, что он не заметит, а если и заметит, ему будет все равно.

Она ошиблась во всем. Он заметил. И ему не было все равно.

– Значит, вот так выглядит наилучший уровень твоих стараний, да? – задыхаясь, прошептал он, наклоняясь над ней, за волосы отрывая ее голову от подушки. – Подставляешь мне свою холодную спину?

– Она не холодная, – ответила Татьяна, не глядя на него. – Это просто та единственная часть, в которой сохранились ощущения.

Александр спрыгнул с кровати – дрожащий, не достигший финала. Он включил лампу, верхний свет, раздвинул занавески на окне. Она неуверенно села на кровати, прикрывшись простыней. Он стоял перед ней обнаженный, блестящий, неудовлетворенный, его грудь тяжело поднималась. Он был крайне расстроен.

– Да как я вообще могу пытаться найти свой путь, – заговорил он срывающимся голосом, – если моя собственная жена отшатывается от меня? Я знаю, это не то, что было прежде. Я знаю, это не то, что было у нас. Но это все, что мы имеем теперь, и это тело – все, что у меня есть.

– Милый… пожалуйста… – прошептала Татьяна, протягивая к нему руки. – Я не отшатываюсь от тебя!

Она почти не видела его сквозь густую вуаль своей печали.

– Ты думаешь, я слепой, черт побери? О боже! Ты думаешь, я в первый раз заметил? Ты меня идиотом считаешь? Я замечаю каждый чертов раз, Татьяна! Я стискиваю зубы, я одеваюсь, чтобы ты меня не видела, я беру тебя сзади, чтобы мое тело тебя не касалось – так, как тебе хочется! – Он цедил каждый слог сквозь стиснутые зубы. – Ты одеваешься, ложась в постель со мной, чтобы я случайно не потерся о тебя своими ранами. Я делаю вид, что мне плевать, но как ты думаешь, сколько еще я могу это выдерживать? Как долго еще ты будешь думать, что счастливее станешь на твердом полу?

Татьяна закрыла лицо ладонями.

Он резко отвел ее руки:

– Ты моя жена, и ты не хочешь прикасаться ко мне. Таня!

– Милый, я прикасаюсь…

– О да! – грубо бросил он. – Ладно, я могу сказать лишь одно: слава богу, наверное, что мой инструмент не искалечен, иначе я и вовсе ничего не получил бы. Но как насчет остальной части меня?

Татьяна, плача, опустила голову:

– Шура, прошу…

Он рывком поднял ее с постели. Простыня упала.

– Смотри на меня! – потребовал он.

Она так стыдилась себя, что не могла поднять взгляд. Они, обнаженные, стояли друг напротив друга. Его гневные пальцы впивались в ее руки.

– Да, верно, тебе следует стыдиться, – процедил он сквозь зубы. – Ты не хотела смотреть на меня тогда, и ты не можешь смотреть на меня сейчас. Просто великолепно. Ладно, больше и сказать нечего, так? Тогда продолжим.

Он развернул ее и наклонил над кроватью.

– Шура, прошу!..

Она попыталась выпрямиться, но его ладонь крепко удерживала ее, она просто не смогла бы двигаться, даже если бы захотела. А потом он убрал руку.

Стоя сзади, наклонившись над ней, упираясь кулаками в кровать, Александр овладел ею, как в армии, словно она была незнакомкой, которую он нашел в лесу и собирался там и оставить, уйти, не оглянувшись, а она беспомощно плакала, и потом он сам еще более беспомощно плакал от унижения.

– Вот,