Цветок зверя - Шелби Мануэль

Ее изящное тело слишком соблазнительно. Ее изгибы манят меня, как мягкие облака после долгого полета сквозь шторм. Ее живот выглядел бы еще лучше, если бы мои руки сжимали его, а ее бедрам нужно что-то сильное, как я, за что она могла бы ими ухватиться.

Я никогда не видел шрам, пересекающий ее бок, так отчетливо, и это вызывает еще более жгучую ярость. Когда я впервые увидел его, то просмотрел ее медицинскую карту, пытаясь выяснить, как она получила его. Врач, которого я допрашивал, сказал, что записи показали, что она упала на велосипеде, но я этому не поверил. Однако я нашел ее приемных родителей в то время по этим записям. И через несколько мгновений, проведенных в их гостиной наедине с моими навыками и клинками, они рассказали мне настоящую историю.

Ей было всего двенадцать, когда их сын напал на Ану и ее подругу. Запер их в ванной и терроризировал ножницами, пока другие дети не вернулись домой. Ану с подругой разделили по разным семьям, а у него никогда не было неприятностей. Позже его арестовали за многочисленные нападения, и он превратился в бесполезную трату плоти.

Он был удивлен, увидев меня в своей обветшалой квартире посреди ночи, когда его наконец настигли последствия его действий. Он даже не помнил Ану, но молил о прощении. До тех пор, пока не захлебнулся собственной кровью. Сейчас на него подано заявление о пропаже человека, но его никто не ищет.

Я не уверен, как, но боюсь, что у Аны хватило бы сил простить его. Когда мой взгляд скользит по шраму, за который я уже отомстил вместо нее, я не возражаю сохранить этот секрет от нее. Сомневаться в себе утомительно, но я знаю, что он заслужил то, что с ним случилось.

Когда она садится на корточки, мои губы приподнимаются, когда мои инстинкты пытаются взять верх. Ее полные груди, обтянутые синим спортивным лифчиком, немного подпрыгивают, когда она поправляет его. Черт, я бы хотел, чтобы она освободила их для меня.

Ее лицо так красиво краснеет, но я знаю, что мог бы заставить этот прекрасный румянец распространиться по ней всей. Ее гибкое тело перекатывается и изгибается, когда она выбирает свитер на ночь. Все мое существо содрогается, когда во мне бушует потребность впиться в нее зубами.

Она натягивает свитер, и часть моих чувств возвращается ко мне, но я все еще не могу отвести от нее глаз. Она собирает волосы в высокий пучок, прежде чем натянуть пару моих больших носков.

Я собирался снова предложить ей надеть что-нибудь из моей одежды, так как здесь становится холоднее, чем она привыкла, но я пытаюсь помочь ей привыкнуть к реальности ее нового образа жизни. Я не могу дать ей так много вещей, к которым она привыкла, от телевизора до сострадания, но если я смогу дать ей частичку огня внутри меня, который она разжигает, она никогда больше не будет мерзнуть.

Она вздрагивает, когда я бросаю вязанку дров рядом с камином, наконец позволяя двери закрыться за мной. Она с трудом встает и поправляет свою одежду, когда замечает, что я слежу за ней. Мои рот снова расплывается в улыбке, когда ее пухлые губы сжимаются от гнева.

— Иди поешь. — Я жестом указываю на стол, когда она выходит из спальни.

— Я съела тонну тех яблок в лесу. Я не голодна. — Она осторожно присаживается на край дивана.

— Это был долгий день. Тебе нужно что-нибудь посерьезнее яблок. — Я не оставляю места для обсуждения и еще мгновение не смотрю на нее. Чем ближе она подходит, тем опаснее я себя чувствую.

— Ты больше не будешь меня кормить. — Она поджимает губы и скрещивает руки на груди, ее гнев лишь слегка спадает, когда я возвращаю к ней свое внимание.

— Почему? — Я прислоняюсь к стойке и сжимаю кулаки, чтобы иметь возможность изучать ее. Мне казалось, ей это понравилось.

— Потому что я не ребенок, Николай! Я лучше умру с голоду. — Она резко встает и делает угрожающий шаг ближе.

— Ты умнее этого. — Я отталкиваюсь от стойки, немедленно бросаясь к ней, заставляя ее задыхаться и падать обратно на диван. Она зашла слишком далеко, и мое имя на ее губах сводит с ума.

Она поднимает руки, чтобы остановить меня, но я хватаю ее за щеку и толкаю обратно на подушки. Я опираюсь на руку над ее головой, когда она хнычет в моих объятиях, ее руки упираются мне в грудь, когда я склоняюсь над ней.

— Прости, — вырывается у нее, и из моего горла вырывается низкий рык.

— Прекрати врать, — рычу я, впиваясь пальцами ей в челюсть, чтобы привлечь ее внимание. Она откидывается на подушки, вздрагивает и закрывает глаза. — Я знаю, что ты не гребаный ребенок. Я не поэтому тебя кормил.

Чем дольше мои руки остаются на ней, пока она дрожит в моих объятиях, тем быстрее мой гнев сменяется сильным жаром и мучительным желанием к ней. Я провожу рукой по ее лицу, и она поднимает плечи, когда еще один тихий всхлип вырывается из ее горла.

— Ты должна понять, что когда я говорю тебе что-то сделать, на это есть причина. Но... может быть, мне просто понравилось видеть, как твои губы обхватывают то, что я кладу тебе в рот, — поддразниваю я, заставляя ее темные глаза распахнуться, когда она поворачивает ко мне голову.

— Это то, чего ты от меня хочешь? — Она пытается говорить ровным голосом, но он срывается, когда с ее губ срывается тихий вскрик, заставляя меня понять, что я использую слишком много силы в этом разговоре. Но она угрожала причинить себе вред, и я не мог удержаться, чтобы не схватить ее.

Я встаю с дивана и несусь к стойке, чтобы взять наши тарелки. После того, как кладу их на стол, я сажусь и начинаю есть, зная, что не смогу снова так долго держать ее в своих руках. Я не уверен, на что я был бы способен. Это было слишком. Мне не следовало этого делать.

— Я не буду тебя кормить, но тебе нужно поесть. — Я начинаю нарезать стейк, и она летит на свое место, не отрывая широко раскрытых глаз от еды и пытаясь унять дрожащую руку.

Наблюдение за тем, как она пытается взять себя в руки, помогает мне сделать