Моя идеальная ошибка - Оливия Хейл

такси, как и приказал Алек. Попросил. Какой он командир. Я всегда это знала, и даже не по рассказам Конни. От Алека буквально с первой встречи веяло властью и контролем. Даже интересно, сколько людей у него в подчинении.

Включая меня.

Город проносится за окном такси, мелькают огни, гуляки и закрытые на ночь магазины. Мы едем обратно на Верхний Ист-Сайд, в ту часть Нью-Йорка, которая — сама не знаю как — стала для меня домом.

Такси чертовски дорогое, и я, не успев выйти, раскрываю зонт. Тучи, что сгущались на горизонте, угрожающе темнея, наконец разверзлись, и теперь дождь заливает улицы.

В доме Алека темно. Уже за полночь, и в холле дежурит только ночной консьерж. Я поднимаюсь в квартиру на лифте с золотой отделкой.

Брат с сестрой никогда не поймут, думаю я. Его мир. Как устроен, почему он такой. Что дети здесь не избалованы. Может, материально, но не временем, не вниманием. Алек. Они никогда не поймут Алека. Не поймут, что заставляет его поступать именно так.

Возможно, и я сама не понимаю. Но, быть может, хочется понять.

Я как можно тише открываю дверь квартиры Коннованов. Прихожая погружена в темноту, и я передвигаюсь на цыпочках, чтобы каблуки не цокали по паркету.

Прокравшись через гостиную, уже сворачиваю в коридор, как вдруг раздается голос:

— Наконец-то добралась.

Я вздрагиваю. Каблуки с глухим «бах» опускаются на пол, и я оборачиваюсь к Алеку. Он поднимается с дивана. Руки засунуты в карманы темно-синих брюк, а серая футболка обтягивает широкую грудь.

И выглядит он сердитым.

18. Изабель

Но гнев не мешает его взгляду слишком долго скользить по моему телу, чтобы это можно было списать на обычную заботу. В позе ощутимо напряжение. За спиной на журнальном столике стоит бокал с янтарным напитком.

Телевизор не включен.

— Не знала, что у меня комендантский час, — говорю я.

В жилах струится жидкое бесстрашие, подпитанное раздражением за последнюю неделю. Желать того, кто отвечает тебе взаимностью — порой это самая настоящая пытка.

Он тяжело вздыхает.

— Нет у тебя комендантского часа.

— И все же ты не спишь, — не отступаю я. — Меня ждал?

Алек не отвечает сразу, и по спине пробегает дрожь. Ждал. Действительно ждал.

— Хотел убедиться, что ты добралась домой, — наконец произносит он.

— Я всю жизнь живу в Нью-Йорке. Как и ты.

Он хмурится.

— Тогда ты знаешь, что все может измениться в мгновение ока.

— Ты мог написать, — говорю я. — Если волновался.

Его глаза сужаются, и я понимаю, что Алек не скажет этого. Не признается. Возможно, сообщение стало бы слишком большой уступкой чувствам и тревоге. В его взгляде читается внутренняя борьба.

— Ты взяла такси? — спрашивает он.

— Да. Взяла такси, — я стряхиваю пальто и перекидываю его через спинку кресла, прежде чем встретиться с ним взглядом.

Мы стоим посреди гостиной в тишине. Двое людей, прекрасно осознающих потрескивающее между ними напряжение, но не решающихся сделать шаг.

— Изабель, — бормочет он. — Перестань так на меня смотреть.

— Как?

— Будто тоже меня хочешь. Будто тебя все устраивает.

— А если так и есть? — спрашиваю я.

Сердце бешено колотится.

Тоже меня хочешь, сказал он.

Алек медленно качает головой, но взгляд его непоколебим.

— Так быть не должно.

— Не указывай, что я должна чувствовать.

В его глазах вспыхивают искры.

— Даже если это в твоих же интересах?

— Даже тогда, — три бокала пива и бешеный пульс делают меня смелее. — Алек... Почему ты еще не спишь?

— Ты знаешь почему, — отвечает он.

Да, знаю.

— Может, я просто хочу услышать это от тебя.

Несколько сладких, напряженных секунд тишины сгущаются между нами. Я не знаю, что он сделает или скажет, перешла ли границу или еще нет.

Пальцы Алека сжимаются в кулаки, плечи поднимаются и опускаются, будто он сражается с самим собой. Но в следующее мгновение сокращает расстояние между нами.

Его рука скользит под мою челюсть, бережно приподнимая лицо.

— Я переживаю о тебе сильнее, чем должен.

Слова звучат как ласка.

— И что ты собираешься с этим делать? — шепчу я.

Он медленно качает головой, и в этом движении ощущается вся ощущаемая им досада. Алек наклоняется, губами едва касаясь моих.

— Не знаю, Изабель, — его стон будто вырван из самой глубины души. — Проклятие, я не знаю.

Поцелуй сначала медленный. На губах остался жгучий привкус алкоголя, я прижимаюсь к Алеку всем телом. Хочу изучить его как следует. Ощутить рядом, на себе. Над собой.

— Милая, — бормочет он мне в губы. Слово рассыпается теплыми мурашками по спине. — Скажи мне остановиться.

Я запускаю пальцы в его волосы.

— Нет.

Алек стонет, поцелуи скользят по линии челюсти, ниже, к шее, и одной рукой он придерживает мою голову, открывая больше простора. Губы скользят по моей коже, другая рука опускается к талии.

Поцелуй обжигает.

Я таю в объятиях, обожая ощущение его рук. Его тело опьяняет. Высокое и сильное, но эта сила из прожитых лет, из опыта, из ран и побед, нежели как у тех танцоров со скульптурными мышцами, что были в моей жизни раньше.

И так же внезапно, как началось, все заканчивается. Алек отстраняется и смотрит на меня как воплощение худшего кошмара.

— Нет, — качает головой он. — Нет. Я не могу так с тобой поступать.

Алек поворачивается и уходит. Но не в спальню. Нет, он распахивает дверь на террасу. Ливень хлещет по плитке, небо разверзлось, но он выходит под удары стихии.

— Алек, — зову я. — Алек!

Он замирает посреди террасы. Глаза закрыты, дождь стекает по его лицу.

— О чем ты вообще думаешь?

Но ответа нет. Город сверкает, а вдалеке воет сирена. Я выхожу под ливень и хватаю его за руку.

Алек вздрагивает, широко раскрывая глаза и будто не веря, что я направилась следом. Губы все еще горят от поцелуя, а в груди клокочет смесь злости, досады и хмельной отваги.

Я не могу так с тобой поступить, сказал он. Разве я не имею права голоса?

— Что, если я скажу тебе перестать сдерживаться, — пальцы впиваются в его запястье. — Перестать отрицать то, чего ты хочешь.

Его глаза становятся почти черными.

— Ты не хочешь этого.

— Не решай за меня, — шепчу я. — Потому что я хочу тебя.

Челюсть Алека напрягается, словно это последнее, что он хотел услышать. Но затем брови сдвигаются, а подбородок опускается.

— Ты уверена.

Это утверждение. Не вопрос.

Но я все равно киваю.

Дождь, стекающий по лицу, делает его незнакомцем. Тем, кого я знаю, и тем, кого вижу впервые. Возможно, это