Обелиск - Полин Герц

Второй этаж по всем документам принадлежал Боузу, но именно здесь, в 4В, она впервые почувствовала себя на своем месте. Неся ее на руках по заснеженной темной Грин-стрит вечером, что, кажется, остался в далеком прошлом, он говорил правду – тогда они действительно направлялись домой.

Керосинка постепенно иссякала, погружая тихую квартиру в ночь. Потянувшись, Элизабет, наконец, встала, и, ничуть не стесняясь, скинула свитер с джинсами. По-хозяйски прошлась к шкафу, раскрыла дверцы и уверенной рукой сняла с вешалки одну из десятка черных рубашек. Свежую, хрустящую, пахнущую так же, как и он. Перекинув через плечо, направилась к ванной, чувствуя пристальный взгляд, прожигающий две идеально ровные дыры: на лопатках, позвоночнике, пояснице, заднице, затянутой в забавные супергеройские трусы, спускающийся по ногам к босым пяткам. Медленно скрываясь за дверью, мысленно радовалась, что краснеть так быстро способны только щеки.

Стоя под теплыми каплями, представляла, как скрипит дверь, отодвигается перегородка и он ступает в воду, к ней. Обвивает сзади своими сильными руками и прижимается всем телом, растворяя в пару запах моря и леса. Но дверь оставалась плотно закрытой, а по маленькой комнате разносился лишь нейтральный аромат простого мужского шампуня. И внезапно на смену детскому разочарованию пришел серьезный осмысленный восторг – жизнь давно не удивляла, но тот, кто носил имя Роберта Морса из Портленда, продолжал ломать каждый стереотип, что за долгие годы прочно въелся под кожу. Всякий раз с ним, готовая ко всему, она сталкивалась с неизведанным и оставалась в замешательстве.

И это было прекрасно, потому что к такому ее не готовили.

Череда приятелей, менявшихся, будто страницы самого банального на свете календаря, сделала привычной к бахвальству, нескончаемой болтовне, удачным и скверным комплиментам, дорогим и дурацким подаркам, проникновенным и душным признаниям. Даже к театру с примой и цирку с конями привыкла. Но к тишине и абсолютному покою, к этому она оказалась не готова.

Двоечница.

Отжимая мокрые волосы, примеряя черную рубашку на еще влажное тело, протирала запотевшее зеркало и вглядывалась в нечеткое отражение. Из-под стекла на нее смотрела другая Элизабет. Не мертвая рыбина, лежащая на льду в холодном торговом павильоне. Нет, она уже не была пустой девушкой из пустой квартиры. Элизабет, стоящая напротив, была живой. Реальной. И совершенно точно счастливой.

Кровать в спальне опустела, но тот, кто ее покинул, нашелся быстро – наливал теплое молоко в смешные кружки, пришедшие на замену тем, что так нелепо разбились, не прослужив хозяину и пары недель.

Фарфоровые слабачки.

– Пей и ложись, – кивнул на стол он и вышел из комнаты. – Я буду через пару минут.

– Есть, сэр, – усмехаясь в молоко, спародировала бравого солдата.

В черной рубашке было хорошо, легко. Под одеялом, что хранило тот-самый-запах, – уютно, свободно. На простых хлопковых простынях – мягко, нежно. Казалось, что постель, обрамленная стройными колоннами книг, была придумана, собрана, доставлена и поставлена под причудливым углом специально для нее – потому что так правильно она не чувствовала себя еще ни разу. Все остальные – узко-общажные, помпезно-отельные, благородно-пентхаузные в тот же миг навеки стерлись из памяти, будто их и не было, как не было и тех, с кем она когда-то делила разнообразные ложа.

И когда показалось, что лучше уже не станет, матрас справа опустился под весом. Море и лес стали почти осязаемыми: еще чуть-чуть, и вокруг вырастут исполинские сосны, за которыми она услышит шум спокойных соленых вод. Сильная рука бережно подтянула хрупкое тело к еще влажной широкой груди, и она закрыла глаза, мысленно обращаясь к старым и новым богам, всем, кто мог бы услышать: просила, умоляла, требовала остановить время, растянуть ночь хотя бы до пол-девятого-марта. Потому что ничего лучше с ней еще не случалось.

* * *

Книг в 4В было в избытке, но вот штор не наблюдалось – настойчивые лучи солнца нестройным оркестром отбивали в голове незнакомые ритмы. Попытки зарыться в пышное одеяло с головой были заранее обречены на провал, потому что каждый свободный край был бессовестно узурпирован еще спящим темноволосым мужчиной справа. Приподнявшись на локтях, окинула взглядом залитую февральским солнцем постель и тихо рассмеялась. Рассматривая разбросавшего во все стороны руки и ноги Морса, на лице которого застыла блаженная улыбка, в очередной раз поразилась – как настолько закрытый и холодный человек может быть одновременно таким нежным и беззащитным. Может, дело в одежде, которую он снимал будто броню, а может – и здесь она мысленно отвесила себе крепкую пощечину, чтобы не размякнуть окончательно – и в ней самой. Но пощечина не сработала, а улыбка, согреваемая мягкими лучами через стекло, продолжала играть на губах, а в голове – дурацкий оркестр.

Поддавшись ритму, легко вскочила и отправилась в ванную: палец вместо щетки не использовался давненько, но сноровку не потерял, а нагретые солнцем розовые щеки обрадовались холодному душу. Чертово утро выглядело идеальным, и в кои-то веки портить ничего не хотелось.

Разливая по своим чашкам кофе, рассматривала его кухню – ничего лишнего, только самое необходимое, будто тот, кто обставлял комнату, не собирался задерживаться надолго и уж точно не планировал встречать гостей. Но она стояла здесь, в одной черной рубашке, с двумя кружками, еще не остывшая после долгого крепкого сна и абсолютно счастливая.

Но ни одно счастье не может длиться вечно, и вот в кармане небрежно брошенного на кресло пальто раздается раздражающий звук, один из тех, что портят все. Одеяльный монстр в постели зашевелился – сначала показалась растрепанная голова, за ней, словно из-под воды, появились обнаженные плечи, а затем…

Подавив возглас, вцепилась в ручки чашек и нервно сглотнула, потому что в утренних лучах солнца ей явился если не греческий бог, то его точная копия. Все эти дни высокие воротники водолазок и застегнутые на все пуговицы рубашки действительно служили броней, скрывающей от мира идеальные грудные и косые мышцы. Показывать такое живым людям было бы непростительно. Он выглядел слишком, мать его, безупречно.

Пока она, как Персей-неудачник, каменела, не в силах закрыть рот, Морс спокойно поднялся и, очевидно не понимая, что творит, подошел ближе: аккуратно забрал из ее рук кружки и легонько подтолкнул в сторону кресла, все еще издававшего отвратительную трель.

На негнущихся ногах подошла к пальто, дрожащей рукой вытащила бренчащую трубку и, подавив желание разбить чертово устройство, приняла вызов.

– Стоун, тебя сегодня ждать или нет? – голос Уиллиса звучал устало, словно тот давно не спал. – Я не давлю,