Обелиск - Полин Герц

на Грин-стрит. Но здесь было по-своему хорошо – спокойно, уютно: ни квартира, ни ее обитатель никогда не изменятся, и это давало необъяснимую веру в незыблемость мира. Ядовитые реки мельчали, уступая место блаженному покою, что принес с собой февральский полдень.

– Мастерса видел? – лениво зевнула она, отставляя кружку, которую тут же услужливо наполнили горячим чаем. – Живой?

– Живой-живой, – кивнул Стерн, плотнее запахиваясь в халат. – Только уж больно капризный.

– У вас всегда так, – усмехнулась Стоун. – Стоит пальчик поранить или простыть на улице, как все, труба. Вы уже прощаетесь с жизнью и завещаете свое барахло и полторы акции, купленные по пьяни, вдовам и сиротам.

– Ну, скажем, не полторы, а пятьдесят, – насупился Фил, жалея, что однажды похвастался инвестициями ядовитой соседке. – И он не палец поранил, а на нож напоролся. – Рыбьи глаза внимательно вгляделись в нахальное лицо. – Хотя, конечно, намного лучше провести полночи в неотложке после нападения урода с лезвием и так никому об этом не рассказать, да, Элли?

«То-то же, получай», – говорили бесцветные радужки, наблюдая за реакцией на колкость.

– Это другое, – бросила она, невольно отворачиваясь. – Со мной все было в порядке. Ясно? – Зеленые глаза недобро заблестели.

– Как угодно, Элли, – пожав плечами, ответил Стерн. – Но, думаю, ты должна знать, что не одна. И ни я, ни Мастерс тебя не бросим, случись что.

– Как великодушно, – скривилась Элизабет, допивая остатки и уже порываясь встать, догадавшись, что на самом деле пирог был приманкой. Одной из тех, которые Фил пек-жарил-варил, расставляя свою ловушку. – Я все. Больше сегодня не стучи. У меня работа.

– Эй, Элли, – Стерн аккуратно придвинул свое кресло поближе. – Это же я. Мне ты можешь рассказать.

– Нечего рассказывать, доктор Фил, – отмахнулась она. – Ты не психолог, а я не лежу на зеленой кушетке. Делай свою работу, и другим не мешай. Читай, пиши, ной, или что ты там делаешь последние три года.

– Непременно сделаю. Прочту, напишу, поною, – обидная провокационная стрела улетела в молоко, потому что сосед был настроен серьезно. – Но сначала мы поговорим, хорошо?

– Да говори, кто же тебе мешает, – Стоун сложила руки на груди, понимая, что просто так из пыльной пыточной ее не выпустят.

– Ладно, начну я. – Стерн остался спокойным и невозмутимым. – За последние несколько дней на двух моих друзей напали. И меня это чертовски пугает, Эл. Знаешь, начинаешь себя чувствовать неуютно в собственном доме, будто ты следующий, и вскоре нечто нехорошее коснется и тебя. Но, знаешь, куда хуже понимать, что ничем не можешь помочь близким людям.

– Мы не близкие, – огрызнулась она, перебивая Филиппа. – Мы соседи. Соседи, понимаешь?

– Конечно мы близкие, Элли. Мы куда большее, чем люди, по случайности живущие в одном доме, – терпеливо ответил он, зная, что каждое едкое слово – лишь попытка поскорее закрыть вопрос, отгородиться стеной из грубого камня и спрятаться. К слову, очевидная и предсказуемая. – И ты знаешь это не хуже меня.

– Я в порядке, – нервно бросила Стоун, отворачиваясь. – Через пару дней мне снимут швы, и я все забуду. Думаешь, это первый раз, когда мне угрожали? Знаешь, сколько писем с обещаниями расправы мы получаем? Милый мой, неисправимо глупый Филли! Да у нас половина редакции уже давно должна быть четвертована, сожжена и повешена. Чейза грозили вообще закопать заживо из-за расследования по черным брокерам. И ничего, жив-здоров.

– Это другое, Элли. На тебя напали не из-за статьи. И угроза пришла не на работу, а сюда, в твой дом. Понимаешь?

– Ты будешь мне сейчас объяснять, что я должна чувствовать? – она зло сверлила его глазами, сжимая кулаки. – Я и без тебя знаю, где и как это произошло. Я была там. И я говорю тебе, что все в порядке. Понял?

– Понял-понял, – он поднял руки, сдаваясь: соседка не боялась, а злилась. Значит, дело было не только в отбросе, поджидавшем у двери. – И я рад, что все так закончилось. Хорошо, что мистер Морс оказался рядом, да? – Бесцветные глаза внимательно бродили по стремительно меняющемуся лицу. Вот теперь он попал. В точку. В яблочко. Сектор-приз на барабане для меткого стрелка. – Что у вас с ним?

Она молчала долго. Дольше, чем могла себе позволить. Медленно водила кончиком пальца по ободку фарфоровой чашки, бог весть из какого бабкиного сервиза перекочевавшего в пыльную вселенную Стерна, задумчиво мяла подбородок, пряча губы за бледной ладонью, закатывала глаза к потолку, словно надеялась, что тот обрушится и отвечать не придется. Но внимательный светло-серый взгляд не давал ни единого шанса отмолчаться. Въедливый книжный червь смотрел, не отрываясь. Ожидая. Требуя.

– Ничего, – наконец, выдавила Элизабет и, сглотнув, закрыла глаза. Лгунья. Слабачка. – Все. – Выдохнула и повернулась лицом к соседу. – У нас с ним все и ничего.

– Понятно, – коротко кивнул Стерн. – И что ты чувствуешь?

– Бесит, – прошептала Элизабет, сцепив руки. – И пугает. Знал бы ты, как я это ненавижу.

– И в этом нет ничего страшного, Элли. Плохо, если человек вообще не чувствует, – мягко коснулся ее плеча Филипп. – Раз мы ненавидим что-либо, значит, принимаем это близко к сердцу.

– Опять цитируешь своего дохлого дятла? – усмехнулась она, найдя немного сил на кривую улыбку. – Всегда одно и то же.

– То, что это не мои слова, не значит, что я в них не верю, – просто ответил он. – Не у всякого есть твой дар, Эл. – Он замолк на пару мгновений, и, очевидно решив ее добить, добавил. – Если я цитирую других, то лишь для того, чтобы лучше выразить свою собственную мысль.

– Мать твою, и это цитата! – всплеснула она руками, и, сама того не заметив, засмеялась. Так было всегда. Стерн доканывал ее расспросами, она злилась, кричала, а он лишь поглаживал ее по плечу и сыпал книжными фразочками. А она угадывала, что из сказанного принадлежало давно почившим дуракам. И потом всегда смеялась: их вечная игра, в которой неизменно выигрывали оба.

– Конечно, это не мое дело, но мне кажется, что ты, Элли, заржавела. И в этом нет ничего дурного: все мы каким-то непонятным образом очутились в плотном пузыре. Мастерс застрял в своих концертах и пьяных юбках, потому что не видит иного будущего. Я, будем честны, увяз в работе, которую до сих пор не смог осмыслить. А ты, – светло-серые глаза уперлись в вытертый красный ковер, боясь встретить тяжелый взгляд собеседника. – Ты застыла в своих мрачных и едких историях, забыв, что мир вокруг все еще движется.

– Ты прав, – спустя минуту дернула она головой. – Это не твое дело. Спасибо за пирог.

Разговор был исчерпан и, допив остывший чай, она отвесила легкий тумак