Сны с чёрного хода 2 - Алексей Небоходов

дешёвого хозяйственного мыла и еле уловимого аромата мятного крема, которым кто—то щедро намазал руки перед сном. Где—то в комнате потрескивал лак на шкафах, потревоженный ночной прохладой. Тонкие занавески, сплошь покрытые затейливыми узорами, едва пропускали свет, но серый рассвет всё же пробивался сквозь их ткань, рассыпая по полу рваные, дрожащие тени.

Она снова была в общежитии.

Лия не вскрикнула, не прижала ладони к лицу, не сжалась в испуге, как это бывало прежде. Организм больше не поддавался панике. Он будто сам подсказывал: бесполезно сопротивляться тому, что уже стало реальностью. Сердце билось ровно, но в каждом его ударе чувствовалась тяжесть – не физическая, а та, что таится глубоко внутри, будто бы прибивая человека к постели, не давая ему пошевелиться.

Сколько времени она здесь?

Она потеряла счёт. Сначала пыталась отмечать дни, сравнивая их с запомнившимися датами, но однажды поняла, что уже не может вспомнить, какой сейчас месяц в том мире, откуда она пришла. В её сознании две тысячи двадцать четвертый год оставался чем—то далёким и размытым, едва различимым сквозь плотный слой прожитых здесь дней. Ещё немного – и эта жизнь в прошлом поглотит её окончательно.

Рядом, на соседней кровати, посапывала Вика. Её каштановые волосы растрепались по подушке, а дыхание было размеренным, умиротворённым, как у ребёнка, которому ничего не нужно, кроме тепла и покоя. Лия перевела взгляд на старые, выцветшие обои, испещрённые множеством мелких царапин и вмятин. Каждая из них была следом чьего—то присутствия, напоминанием о том, сколько людей жило здесь до неё.

Она попыталась сосредоточиться на ощущениях. Ткань одеяла была тонкой, но ещё держала тепло. Матрас пружинил под ней, не проваливаясь, как в мягких постелях из её будущей жизни. Её комната в двадцать четвертом году, большая, светлая, наполненная книгами и ароматами дорогого кофе, казалась чем—то далёким, почти вымышленным.

Лия медленно села, опираясь на дряблый подлокотник кровати.

Дверь в коридор была приоткрыта, за ней слышались приглушённые звуки: чьи—то шаги, шаркающие по линолеуму, негромкий скрип дверных петель, тихий голос дежурной смотрительницы. Всё это было не просто знакомым, а родным.

Она находилась в прошлом, но чем дольше всматривалась в знакомые очертания комнаты, тем сильнее ощущала смятение, будто в сознании её существовали две параллельные жизни, каждая из которых пыталась утвердить своё первенство. Что, если это не временное наваждение, а её подлинная реальность, в которой она жила всегда, а всё остальное – лишь иллюзия, странный, затянувшийся сон? Мысли путались, рассудок не находил опоры, и привычная уверенность растворялась, оставляя после себя лишь холодную пустоту.

Сердце сжалось от неприятного чувства, похожего на озноб. Она медленно провела пальцами по шершавой ткани простыни, будто проверяя её на подлинность. Всё было слишком реально: холод пола, слабый запах гари из столовой, едва уловимый аромат духов, оставшийся на Викином одеяле после чьей—то вечерней беседы.

А что, если всё это не просто случайность, а закономерность, чьё объяснение ускользало от неё, но было заложено в самой сути происходящего? Если её жизнь в будущем – лишь призрачный сон, а это прошлое, этот мир, этот холодный пол и запылённые стены – единственная настоящая реальность? Мысль об этом ударила с такой силой, что её ладони сжались, а дыхание стало неровным. Она провела пальцами по простыне, как будто пыталась найти в её шероховатой поверхности ответ, и вдруг поняла, что больше не знает, какому времени принадлежит, и существует ли вообще путь назад.

Лия погрузилась в привычный ритм студенческой жизни, словно ничего иного никогда не существовало. Она больше не пыталась найти границы между реальностью и сном, не искала подтверждений, что однажды проснётся в другой жизни, полнометражным воспоминанием о которой казались ей десятилетия, оставленные где—то за горизонтом.

Теперь перед ней простирались длинные коридоры института с их выцветшими стендами, увешанными пожелтевшими от времени портретами учёных, аудитории с тяжёлыми дверями, скрипящими под руками, и низкие потолки, от которых отражался тихий гул голосов. Она снова жила в мире, где запах старых конспектов смешивался с ароматом свежего мела, а в аудиториях витал лёгкий холод, проникший через старые деревянные рамы.

По утрам она торопливо умывалась в общежитской умывальной комнате, где зеркала давно потеряли свою прежнюю гладкость, а трубы стонали, когда кто—то в соседней комнате включал воду. Потом надевала вязаный свитер, натягивала шерстяную юбку, подвязывала шарф и, накинув плащ, выходила в серое утро, пропахшее сыростью. По дороге в институт она ощущала пружинистый шаг, силу молодого тела, которую давно успела позабыть. У неё больше не болела спина от долгого сидения за столом, ноги не ныли усталостью к вечеру. Она вновь ощущала лёгкость, гибкость, энергию, свойственную только молодости, когда день кажется бесконечно долгим, а мир полным возможностей.

На лекциях она записывала конспекты, ловила каждое слово преподавателей, возвращалась к записям в тетрадях, чувствуя, как знания вплетаются в её сознание легко и естественно, будто она проживала это впервые, а не заново. Иногда, когда она особенно увлекалась, ей казалось, что весь предыдущий жизненный опыт просто растворился, что не было никакого двадцать четвертого года, не существовало будущего, в котором её имя значило нечто большее, чем просто набор букв в списке студентов. Всё, что было сейчас, – это студенческая жизнь, лекции, полуразобранные научные статьи, шуршание страниц библиотечных книг, ночные чаепития и неспешные прогулки по осенней Москве.

По вечерам она возвращалась в общежитие, где из кухни всегда тянуло запахом пригоревшей каши, прокисшего молока и дешёвого растворимого кофе, оставляющего на краях чашек тёмный осадок. Вика, как и прежде, пила его, болтая с кем—то из соседей или листая конспекты, лениво повторяя темы для предстоящего семинара. Они обсуждали, кто на этот раз пересдал экзамен с третьего раза, кто пробрался в закрытую аудиторию и переписал нужный учебник, кто пропал на несколько дней, а потом появился с задумчивой улыбкой, не раскрывая деталей.

Лия снова смеялась, слушая Вику, снова чувствовала себя частью чего—то живого, пульсирующего, полного незначительных радостей и неожиданных мелочей. Она замечала, как легко поднимаются уголки губ, как её плечи расслабляются, а в голосе появляется лёгкость.

Всё в этом мире было знакомым, простым, понятным. Даже недостатки, бытовые неудобства, духота аудиторий и теснота комнат воспринимались не как нечто раздражающее, а как часть привычной, тёплой повседневности, в которую она вернулась, забыв о прошлом и будущем. Но самой главной переменой стал Александр.

Раньше он был чем—то далёким, недосягаемым, словно высоко парящий воздушный змей, за нитями которого ей никогда не удавалось ухватиться. Тогда он был запретной мечтой, невозможной фантазией,