Заповедный тупик - Катерина Крутова

идешь вместе со мной и Эммой в бутик, стоически сносишь все тяготы и невзгоды, пока девочки примеряют наряды, а потом безропотно позволяешь нам нарядить тебя так, как того требует властный глас моды и суровый дресс-код мероприятия.

– В прошлой жизни ты была инквизитором, не иначе! – В притворном ужасе Антон прижал ладони ко рту и закатил глаза так, что в вечернем сумраке сверкнули белки.

– Особо разговорчивым в наказание придется взять с собой Гриню Мутный Глаз, он ведь тоже в составе группы.

– Перегибаешь, Сань, – рыжий усмехнулся, – от Гришани ты сама первой сбежишь, никакие дольче с габанами не удержат.

– Уверен? Ты еще многого обо мне не знаешь.

– А хотелось бы узнать побольше. – Тони не успел удержать Сашин взгляд, она отстранилась, вырвавшись из тепла их близости.

– И что бы ты хотел знать? – В памяти поднялись вчерашние откровения Антона, и Алекс поежилась. Подобное обнажение души перед другими всегда давалось ей очень непросто.

– Начни сначала, как раз, пока дойдем до метро, доберешься до момента, как докатилась до жизни такой.

– Метро за углом, максимум успею про детский сад рассказать.

– Нет, мы не ищем легких путей, – решительно ответил Антон, подхватил ее за руку и зашагал в сторону Зеленого моста, – держась крейсерской скорости, мы как раз успеем на Маяк[17] до закрытия. Тебе куда?

– На Мужества.

– Всегда был уверен, что ты живешь в центре.

– Жила. Это долгая история.

– Так начинай. Женщина, у тебя вообще нет сердца или кровь не греет? Ладони ледяные! – Антон безапелляционно сунул хрупкую Сашину ладонь в карман своей куртки.

Посомневавшись мгновение, Алекс решила позволить рыжему эту вольность. Его здоровая ручища покоилась сверху ее, интенсивно растирая холодную кожу. Прикосновения были настойчивыми и даже грубыми. От этого навязчивого массажа возникло болезненное ощущение покалывания тысячи иголочек. Родившись в ладони, оно стремительно растеклось по телу, заставив зрачки расшириться, а сердце забиться чаще. Александра высвободила ладонь из крепкого захвата, ощущая, как Тони не хочется ее отпускать, и тут же ответным жестом сплела их пальцы. Боковым зрением ей показалось, что на веснушчатом лице промелькнуло удивление, сменившееся довольной ухмылкой.

– Я родилась в Дрездене, – начала Алекс, больше не глядя на своего собеседника.

Антон присвистнул.

– Но почти сразу после этого Союз распался, и войска из Германии вывели. Идеальная жизнь моих родителей кончилась. Мне раньше казалось, что мать винит меня в крушении своего прекрасного мира.

– И в развале СССР тоже?

– Видишь, как я опасна? – улыбнулась Саша, но в голосе ее не было радости, только застарелая, въевшаяся в подкорку сознания печаль. – Дело в том, – продолжила девушка, – что до моего рождения у них было все, о чем рядовой гражданин Страны Советов мог только мечтать. Жизнь в Европе, большая квартира, личный автомобиль, телик, видик, куча какого-то ценного барахла и шмоток. При переезде контейнер с вещами потерялся, машину пришлось оставить, а новый город… Скажем так, повезло, что удобства не на улице и баня есть. По рассказам родителей, хибара на болотах, где мы обитали последние дни, показалась бы императорским дворцом в сравнении с тем бараком в захолустном военном поселке. В детстве мама регулярно вспоминала то хрустальный сервиз, то польский мебельный гарнитур, и все это было на эмоциях в виде упреков мне и отцу. Впрочем, ни Германию, ни барак я не помню. Первое осознанное детское воспоминание – как качусь на трехколесном велике по длиннющему коридору коммуналки, кручу педали так быстро, как только могу, платье синее в белый цветочек задралось, колени мелькают, мимо с бешеной скоростью проносятся двери соседей, а из одной выходит пацан мелкий, я показываю ему язык и тут – БАМ – врезаюсь в огромный алюминиевый таз, стоящий по центру общей кухни.

– Пустой или с водой?

– Пустой, грохотало громче, чем я орала, когда бабушка разбитую коленку йодом мазала. В общем, потеряв бо́льшую часть нажитого и твердую почву под ногами, родители сбагрили меня маминой маме. На Петроградке, в гигантской коммуналке, которая до революции была бальной залой, я провела пять лет жизни. Родители приезжали раз в год, в отпуск, но и тогда мы мало общались. В задрипанных военных городках их обуревала тоска по культурному и праздному досугу, и потому в моей жизни мало что менялось, разве что спать я перебиралась с дивана на бабушкину кровать.

– Тельмана ты тоже по коммуналке знаешь? Вместе тазы переворачивали и на великах рассекали?

– Не, жилищные условия у Дэвида были значительно лучше. Он – внук лучшей бабушкиной подруги. Летом мы часто гостили у них на даче в Солнечном.

– О, товарищ режиссер, оказывается, обладатель недвижимости в элитном курортном пригороде!

– Товарищ режиссер – редкостный придурок, – усмехнулась Алекс. – Несколько лет он не утруждал себя вступлением в наследство, так как находился то в творческом поиске, то в не менее творческом кризисе, а когда года два назад внезапно очухался и решил наведаться в места, где прошло босоногое детство, оказалось – там уже чужой родовой замок за высоким забором. Приватизации не было, бумаг нет, а в суд идти кое-кто считает ниже своего достоинства.

– Понятно, – протянул рыжий и принялся выписывать большим пальцем круги на Сашиной ладони. Рука уже не просто согрелась – она пылала, разгоняя жар от прикосновения по всему телу.

– Накануне школы родители наконец осознали себя в новой реальности и забрали меня, – продолжила рассказ Саша. – Сначала я радовалась, это было увлекательное приключение – новые города, квартиры, знакомства. Но, когда за девять лет мы сменили шесть мест, веселье превратилось в проклятие. Только я привыкала к новой школе, адаптировалась, заводила друзей, как приходила пора паковать чемоданы и трогаться в путь.

– Кочевая жизнь не для тебя?

– Не в этом дело. В седьмом классе меня накрыло – в новой школе все не задалось, учителя придирались, одноклассники гнобили, гормоны скакали, родители ругали, я истерила. И вдобавок ко всему влюбилась в парня из соседнего подъезда.

– А ты, оказывается, ранняя! – С улыбкой Антон притянул Сашу чуть ближе, и она сбилась с быстрого шага их прогулки.

– Все было весьма невинно. Он бренчал на гитаре на скамейке у дома, а я восторженно сидела рядом. В тот вечер, когда он решился меня поцеловать, отец сообщил, что мы вновь переезжаем. Я закатила сцену, орала, убежала из дому и слонялась по поселку полночи. Потом вернулась и не разговаривала с родителями, пыталась устроить протестное голодание и похудела на десять килограммов. В школе скатилась до двоек, еле-еле перешла в следующий класс. Бабушка прознала обо всем и забрала меня. Сначала