Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

– Я не разглядел хорошо, потому что смотрел в замочную скважину, однако заметил, что она, кажется, бросила в огонь книгу, гирлянду и медальон. Когда она ушла, я спас, что мог, но, ради Бога, не говорите ей, что я все рассказал вам, – у нее такие страшные глаза, и я опасался, что она меня прибьет.

Негр умолчал, однако, о том, что надеялся получить пять луидоров.

Марциал написал Жанне следующую записку:

Я все жду вас, но вы забыли дорогу к моему дому. Мысль потерять вас приводит меня в отчаяние.

Как могли вы предположить, будто не живете постоянно в моем сердце? Могу ли забыть вас хоть на минуту после тех незабвенных часов, которые провел с вами?

Эти часы будут сладким воспоминанием всей моей жизни. Ради Бога, Жанна, придите хоть раз, хотя бы для того, чтобы сказать: «Прости!»

Вас ждет мое сердце, моя душа, вас ждут мои объятия…

Марциал

– Что вы там делаете? – крикнула Бриансону Маргарита Омон из другой комнаты.

– У меня есть одно денежное дело, – отвечал он, – и я, чтобы не забыть, написал с вечера.

С этими словами он запечатал письмо и вручил его своему негру.

– Ступай спать, – сказал Марциал груму вполголоса, – завтра ровно в семь с половиной часов будь у церкви Святого Августина; там увидишь эту даму – она пойдет к обедне; отдай ей это письмо, хотя бы с ней была горничная.

Марциал знал, что по воскресеньям Жанна ходила в восемь часов к обедне в церковь Святого Августина.

Негр подумал, что дама, вероятно, не забудет отдать ему обещанные пять луидоров.

Расчет его оказался неверным. На другой день он увидел шедшую д’Армальяк, подбежал к ней и отдал письмо, но та поблагодарила его только наклоном головы.

Жанна прочитала письмо за обедней, положив его на молитвенник; при первых словах она побледнела, при последних покраснела.

Хотя письмо было написано скорее страстным, чем влюбленным человеком, однако Жанну снова охватило упоение любовью.

«Как знать! – подумала она. – Если бы я захотела, то могла бы изгнать девицу, которая удерживает Марциала в праздной жизни. Он любит меня и не решается покончить с ней».

Но мало-помалу завеса спала. Жанна убедилась, что любовь Марциала основана лишь на чувственности и потому не давала сил жертвовать предметом своей страсти. Она вознесла свою душу к Богу.

– Боже, Боже мой! Спаси меня от этого человека! – произнесла она, скрывая свои слезы молитвенником.

Глава 16. Непостоянство сердца

Возвратясь домой, Жанна тотчас села за лакированное бюро писать Марциалу.

«Вы хотите проститься, Марциал. Правду сказать, я очень удивилась тому, что вы вспомнили обо мне, ибо мой долг забыть вас, ибо ваша обязанность вычеркнуть мое имя из книги вашей жизни».

Перо выпало из рук Жанны.

– Вот и я начинаю витийствовать, – сказала она.

Жанна понимала, что самым лучшим красноречием будет молчание, но женщины плохо усваивают это красноречие: мучения сердца заставляют их терзать перо. Поэтому Жанна продолжала:

Зачем вы становитесь поперек дороги и лишаете меня мужества, когда я хочу поступить хорошо? Ваше сердце злобно и любит только одно зло. Вы думаете, что взрывы страсти суть выражения любви; благодаря Богу, я прозрела теперь, и все ваши сладкозвучные слова будут бессильны.

Прощайте – вы того хотите. Сожгите это письмо, и пусть вместе с его пеплом развеется воспоминание о начатом романе, которому я больше не верю. Несмотря на свое злое сердце, вы настолько честны, что никогда своим поклоном не принудите меня в свете, где мы будем встречаться, ответить вам поклоном… или сказать, что я незнакома с вами…

Написав последние слова, Жанна подумала: «К чему писать?» Она хорошо понимала, что единственным ответом может быть только молчание.

В этот день Бриансон был больше, чем когда-нибудь, влюблен в Жанну, потому что не виделся с ней и не получал от нее писем. Сперва он с какой-то самонадеянностью ждал ее, будучи вполне убежден, что она покорится любви, мало-помалу пришел в нетерпение и лихорадочное состояние.

В два часа Бриансон еще так и не завтракал, поджидая Жанну и посматривая на ее место за столом. Наконец, он решился завтракать один, надеясь, что она придет. Воспоминание о Жанне являлось ему с неотразимой прелестью. До сих пор страсть его была мелка, теперь он в первый раз понял, что глубоко любит Жанну: недаром прошла она близко от него – пламя ее любви коснулось и его.

– У меня даже нет ее портрета, – пробормотал он, припоминая все очарование этой гордой красоты, смягченной любовью.

В первый раз принес он ей жертву: на камине стоял фотографический портрет его любовницы, он разорвал и бросил его в огонь.

– Как! – произнес Марциал. – Она больше не придет сюда? Неужели угаснет любовь, едва начавшись? Я держал в руках свое счастье и разбил его, как игрушку!

Напрасно выходил он в переднюю, напрасно высматривал с балкона – Жанна не приходила.

Прошла неделя. Время не успокаивало его сердца, с каждой минутой он забывал Маргариту и привязывался к воспоминанию о Жанне. Развлечения не помогали. Прекрасный образ воспламенял его душу.

Среди этих волнений ему было приятно вернуться мысленно к Жанне с какими-то девственными стремлениями. Его жизнь началась грозой; теперь он любил заглядывать в безоблачную лазурь. Ему казалось, что ореол цветущей юности Жанны бросает на него отблеск: чего не находил он в Маргарите, то нашел в этой молодой девушке, которая любила только его одного; напрасно твердил он, что можно любить одну женщину, – он в глубине сердца признавался, что любит одновременно их обеих. Любовь его была похожа на концерт, в котором скрипка чередовалась с виолончелью. Кроме того, он не считал свою любовь глубокой, но едва заглядывал внутрь себя, как признавался, что над ним владычествуют два образа, символизирующие два рода любви. Он хотел бросить одну для другой, но боялся, что расстанется именно с той, которую сильнее любил.

Колеблясь между этими двумя женщинами, Марциал постиг силу рока, которая играет главную роль в древних трагедиях.

Однажды, не зная куда отправиться обедать, он поехал к госпоже Трамон, питая неопределенную надежду встретить там Жанну. У госпожи Трамон он застал пианиста, которого оставила обедать эта милая болтушка, дабы не утратить привычки болтать; говорят, что, обедая одна, госпожа Трамон громко разговаривала с четырьмя фамильными портретами, украшавшими столовую.

Марциал назвался на обед.

– Согласна, но с условием, что вы не станете есть.

– Условие неудобное – я не завтракал.

Говорили