Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

же страшную ночь, как накануне. Не ранее утра впала в забытье, сопровождающееся всеми лихорадочными видениями. Молилась и клялась самой себе никогда больше не видеть Бриансона. «Нет, – говорила она, – я не увижу его больше, он честный человек и отринет прошлое». Потом, царапая ногтями грудь, прибавила: «Но я не забуду».

«Могу ли я вырвать из сердца эту любовь?» – думала Жанна в отчаянии.

В десять часов она встала, принарядилась, приняла веселый вид и отправилась к Марциалу, не заходя в комнату матери. Стучась у его дверей, давала себе слово не входить, если у него был кто-нибудь. Она вызовет Бриансона и скажет ему одно только слово: «Прощай!» Разумеется, он станет ее удерживать, но она отомстит ему презрением за подобную измену.

Негр отворил дверь и, увидев Жанну, улыбнулся, как своему человеку в доме.

– Если кто-нибудь есть, то я не войду, – сказала она.

– Мы одни, – отвечал негр, – граф ждет вас.

У д’Армальяк отлегло на сердце; она переступила порог, Марциал встретил ее с объятиями, как будто после долгой разлуки.

– Целый век я не видел вас, – сказал он.

– Век, продолжавшийся только двенадцать часов.

Повторилась вчерашняя сцена, с той разницей, что завтрак вышел веселее, чем накануне, хотя радости нечаянного не было, но было наслаждение известным, которым они полнее упивались. Жанна забыла о Маргарите Омон; Марциал сознавал, что никогда еще не любил такого красивого создания, как Жанна. Он владычествовал над ней силой ее любви к нему, но в то же время чувствовал, что сам подчиняется своей любви к Жанне, и объяснить себе своей вчерашней решимости отказаться от нее не мог; все казалось ему сном: возможно ли, что он победил эту высокомерную девушку?

Десять дней сряду Жанна в один и тот же час приезжала к Марциалу. Ей пришлось десять раз солгать матери и взять в поверенные старинную свою подругу, страстную любительницу музыки, американку Анжель Гарри. Как плохая музыкантша, Жанна приводила свою мать в отчаяние, теперь же объявила, что страстно полюбила музыку и ежедневно берет уроки у своей приятельницы, вместе с которой завтракает. Графиня д’Армальяк, как известно, почти никогда не выезжала, и потому Жанна не опасалась, что мать откроет ее обман.

Впрочем, она не надеялась на продолжительность счастливой жизни; ежедневно давала она слово поговорить серьезно с Марциалом, то есть предложить ему свою руку, но хотела, чтобы мысль об этом пришла ему самому. Однако негодный много говорил о любви и ни разу не заикнулся о браке.

Наконец на десятый день Жанна решилась приступить к этому щекотливому вопросу.

– Я много об этом думал, – сказал Марциал, – но как обвенчать две позолоченные нищеты? У нас обоих нет состояния. Я секретарь посольства с жалованьем тысяча восемьсот франков, все ваше приданое состоит из бриллиантов, которые дает за вами ваша матушка; хороши мы будем среди неслыханной роскоши модных людей!

– Для меня роскошь – любовь, – сказала грустно Жанна. – Неужели вы думаете, что я мечтаю о восьмирессорных каретах и о платьях со шлейфами? Я продам свои бриллианты; счастье, поверьте мне, не разъезжает четверней.

– Но не ездит и в фиакре, – сказал Марциал.

Рука Жанны покоилась в руке Марциала; она выдернула ее с внезапным негодованием.

– Что с вами? – спросил Марциал.

– Я не прощу себе того, что унизилась до разговора с вами об этом предмете, – отвечала она. – Если б вы любили меня, то уже давно просили бы моей руки у матери. Мне, видно, суждено переходить от одного разочарования к другому.

Лицо Жанны совершенно изменилось. Она смотрела на Марциала, как будто ждала от него рокового слова.

– Вы хорошо знаете, Жанна, что я вас люблю; именно эта любовь и запрещает мне сделать вас несчастной, предложив вступить со мной в брак.

На губах Жанны появилась горькая улыбка.

– Правду сказать, вы чрезмерно добры, и я до сих пор не понимала вас. Простите, что я на несколько часов оторвала вас от прекрасных привычек парижской жизни…

Бриансон снова овладел рукой д’Армальяк.

Но она встала и надела шляпку.

– Прощайте и забудьте, как я забуду…

Марциал испробовал все, чтобы удержать молодую девушку, он даже намекнул на свадьбу, но та ушла поспешно, пылая негодованием.

– Я сказала, что забуду его, – прошептала Жанна, выйдя на улицу. – Забыть! Забуду только в могиле.

В этот день вечером она с матерью должна была ехать к госпоже д’Арфель.

«Я отомщу, – подумала Жанна. – Там будет Деламар, и я скажу ему, что люблю его».

Это значило мстить самой себе.

Вечером, когда она совсем оделась, с ней сделался обморок. Силы изменили ей, она не перенесла всех треволнений этого дня. Однако Жанна вскоре очнулась и упрашивала мать ехать без нее.

После отъезда графини она легла и взяла роман; но ночная сорочка жгла ее, как платье Деяниры [28]; она пылала ревностью и удивлялась, что Марциал не пишет ей. Мог ли он так равнодушно перенести внезапный разрыв? Почему не остановил ее силой? Почему не последовал за ней до самой наружной двери?

– О, Марциал не любит меня, – прошептала она со вздохом, – он предан Маргарите, и я была для него лишь тягостным бременем. А я, несмотря на все его проступки, несмотря на свою оскорбленную гордость, несмотря на свой гнев, люблю его до безумия. Он взял мою жизнь и стал сам для меня жизнью.

Она спрыгнула с постели и открыла потайной ящик в письменном столе, где хранился жемчуг.

– О, мой милый жемчуг, – сказала она, побледнев. – Ты утешишь меня во всем. – В эту минуту ее блуждающий взор остановился на портрете отца. – Отец! – Она всплеснула руками. – Я – д’Армальяк и опозорила это славное имя.

Глава 13. Часы любовного сумасшествия

Жанна долго вертелась в постели, не имея сил охладить пылающую голову, сдержать биение сердца.

Она взглянула на часы: было уже одиннадцать часов; Жанна вскочила и торопливо оделась в только что снятое платье, чтобы иметь возможность сказать матери, будто хотела приехать к госпоже д’Арфель.

Но не туда желала она отправиться, стремясь на улицу Цирка, решившись на все, даже на самые крайние поступки. Прибыв в дом Марциала, она стала взбираться на лестницу. Грум, игравший в карты с привратником, пошел за ней следом и сказал, что графа нет дома.

– Я подожду его, отворите дверь.

Негр повиновался.

Погода была холодная; Жанна дрожала и обрадовалась, найдя огонь в камине.

– В котором часу возвратится граф?

– Едва ли и сам он может сказать это.

Грум говорил докторальным тоном, точно собирался прочитать наставление своему