Солнце, уснувшее в ладонях ведьмы - Елена Анатольевна Кондрацкая

тело, гораздо тяжелее моего. Чьё-то дыхание защекотало затылок, мурашками разбегаясь по спине и чудесным образом отгоняя озноб. Прохладные руки аккуратно обхватили меня и куда-то потянули. Моя спина прильнула к чьей-то груди, и я вздохнула так глубоко и жадно, будто всё это время не дышала. Кровь и пот, ментол и полынь, дождь и морской воздух, кофе и карамель – запахи смешивались, проникали в лёгкие и ослабляли туман в голове.

– Если площадь соприкосновения будет больше, станет легче. – Низкий голос завибрировал в его груди, передаваясь всему моему телу. – Если ты позволишь.

Я смогла только кивнуть. Я хотела, чтобы стало легче. Я так устала.

Его руки исчезли, и меня снова охватил озноб. Зашуршала ткань и, судя по звуку, упала на пол. Его пальцы осторожно подняли мою пижаму, обнажая спину, но не более. Его голые живот и грудь прильнули к моей коже, и я с удивлением отметила, что он был почти таким же горячим, как и я. Странно, я почему-то думала, что вампиры должны быть холодными. Руки снова оплели меня, прижимая крепче. Одна рука обхватила плечи, другая – забралась под рубашку и легла на живот. И я не сдержала тихий стон облегчения. Я спиной чувствовала, как размеренно бьётся его сердце, и моё, будто подстраиваясь под этот ритм, начало наконец замедляться. Я немного, насколько позволяли силы, прогнулась, чтобы не только спиной, но и затылком и бёдрами прижаться к нему как к единственному, что было способно меня спасти. Дрожь исчезла, жар уступал место размеренному, приятному теплу, изнеможение сменялось тягучей усталостью.

– Прости, ghealach, – тихо сказал Кай, выдыхая мне в макушку. – Я не должен был уходить так надолго.

– Я даже не заметила… твоего… отсутствия… – пробормотала я и наконец уснула.

12

Мама и Рута никогда не расставались. Они были естественным продолжением друг друга, маме порой даже не нужно было ничего говорить – Рута понимала её без слов. В солнечные дни они любили вдвоём сидеть в гостиной, в большом потрёпанном кресле у окна. Пока мама читала, закинув ноги на пухлый зелёный пуф, Рута дремала у неё на коленях, лениво покачивая длинным хвостом. Никому – даже мне – нельзя было к ней прикасаться, хотя лоснящаяся чёрная шёрстка так и просила до неё дотронуться. Мама оберегала Руту, подобно сокровищу, и никого на всём белом свете не любила так же сильно. И я, глядя на них, мечтала обзавестись фамильяром как можно скорее.

– Ты Руту любишь больше, чем меня, – канючила шестилетняя я, сидя на полу. Я облокачивалась на тот самый пуфик и едва сдерживалась, чтобы не потрогать хвост Руты, который раскачивался из стороны в сторону, как гипнотизирующий маятник. Два жёлтых глаза с подозрением наблюдали за мной.

Мама оторвалась от книги и ласково улыбнулась.

– Я люблю вас одинаково.

– Неправда! – Я надула губы. – Руту никому трогать нельзя, а меня вчера тискала тётя Изма и целовала в щёки. – Я скривилась и на всякий случай потёрла лицо. – А у неё рот слюнявый, и пахнет от неё сигаретами.

– Просто тётушка Изма тебя тоже очень любит, – рассмеялась мама. – Но если тебе не нравилось, то нужно было просто ей об этом сказать. Ты не обязана терпеть.

– Тогда бы тётя Изма обиделась.

– Думаю, она бы пережила это. – Комната снова наполнилась её тёплым смехом. А потом мама продолжила: – И в следующий раз, зная о твоих чувствах, она бы повела себя иначе.

– Тебе легко говорить, ты Верховная, тебя весь ковен слушает, – пробубнила я. Мне хотелось внимания и ласки, а не советов. – А я маленькая.

Мама отложила книгу, Рута тут же спрыгнула на пол и грациозно зашагала прочь, позволяя маме спустить ноги с пуфа и наклониться ко мне, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Она взяла меня за подбородок и заглянула мне в глаза. Её глаза – такие же карие, как мои, – сияли удивительной силой и никогда не угасающей уверенностью.

– Не важно, маленькая ты или большая, Кэтрин. Не важно, сильная ты или слабая. Возглавляешь могущественный ковен или сражаешься одна против целого мира. Всегда стой на своём, Кэтрин. Особенно если знаешь, что поступаешь правильно.

Моё сердце затрепетало, как случалось всякий раз, когда она говорила со мной или с ковеном, который всегда и во всём беспрекословно следовал за ней. Как и он, я покорялась её могуществу, которого ещё не понимала, но которое чувствовала нутром. Говорили, что она унаследовала эту силу от прабабушки Агнес, тоже Верховной, которая так была предана своему делу, что оберегала ковен до самой смерти. Она даже умерла не в своей постели, как это часто бывает со стариками, а во время какого-то ритуала – сердце не выдержало. Её нашли на следующее утро, обнимающую погибшего вместе с ней фамильяра – рыжего кота. Маме тогда было пятнадцать. И уже через четыре года она стала Верховной, заняв место своей матери – моей бабушки Хелен, которая никогда не интересовалась ни делами семьи, ни ведьмовством и оставалась в ковене только из-за властной Агнес. Хелен покинула фамильный особняк в тот же год вместе с мужем и младшим сыном, с радостью уступив место Верховной ведьмы моей маме. «В Оливии горит огонь истинной Блэквуд», – говорили про мою мать, и, в зависимости от того, из чьих уст вылетали эти слова, они могли быть как похвалой, так и оскорблением. Этот же огонь многие пытались разглядеть и во мне.

– Ты всё равно любишь Руту больше, чем меня. – Я вернулась к теме, которая в этом возрасте волновала меня гораздо больше сражений с миром.

Мама положила тёплую руку на мою макушку и потрепала по волосам.

– Рута – продолжение моей жизни, – сказала она вкрадчиво, усадила меня к себе на колени и нежно улыбнулась. – И ты, Кэтрин, продолжение моей жизни. Вы обе – часть меня, очень важная часть. Разве можно любить кого-то из вас больше?

– Рута часть тебя? – непонимающе нахмурилась я. – Она же кошка. Она тоже сидела у тебя в животе, как я?

Мама задумалась, подбирая слова.

– Когда ведьма и фамильяр находят друг друга, связь, что формируется между ними, наполняется самыми чистыми водами Потока, между ними струится такая могущественная магия, что ни один ведьмовской ритуал… – Она замолчала, видя, что я растерялась ещё больше. Улыбнулась, поджав губы, заправила мне за ухо прядь волос и ласково погладила большим пальцем по щеке. – Ты обязательно поймёшь, когда подрастёшь и найдёшь своего фамильяра.

– Но я хочу понять сейчас! – упрямо дёрнула ногами я.

– Сейчас для этого не время, зато сейчас время… – Она посмотрела на часы на каминной полке, сделала круглые глаза и с восхищением посмотрела на меня. – Время эклеров с заварным кремом! Что скажешь?

Я радостно завизжала.

Солнце разбудило меня почти таким же ласковым теплом, какое мне снилось. Я открыла глаза и перевернулась на спину, с трудом осознавая, кто я и где. Узкая койка и запах трав подсказывали, что я нахожусь в больничном крыле. Солнечный луч проникал сквозь щель в белых шторах, отгораживающих кровать от посторонних глаз, и узкой золотой полосой лежал на одеяле и подушке. На прикроватной тумбочке стоял прозрачный кувшин с водой и пустой стакан. Я села, прислушиваясь к ощущениям в теле. Чувствовала я себя… прекрасно. Будто и не болела совсем, разве что голова была тяжёлой, как после дневного сна, но и это ощущение быстро отступало. Я потёрла лицо, вздохнула и покосилась на пустую половину койки. Мне приснилось или…

Шторка отдёрнулась, и меня затопило солнце, заставляя зажмуриться и прикрыться рукой.

– Проснулась, дорогуша! – воскликнула миссис Никс. И я разлепила один глаз, чтобы рассмотреть её приземистую фигуру в белом чепце. Она поправила круглые очки в тонкой оправе и поставила на тумбочку поднос с овсяной кашей и тостом, на котором медленно таял кубик масла. От одного взгляда на еду рот наполнился слюной, а пустой желудок болезненно сжался. – Напугала же ты