Когда не поздно простить - Сергей Кулаков

Кресло было огромное, старое, обжитое, как и все в квартире. Ремонт делали давно, лет пятнадцать назад. Тогда Валера с Андреем все сами поклеили, покрасили, подбелили, где надо. Мать помогала — в три дня управились. Вот и весь ремонт. А мебель вообще лет тридцать не меняли. Чего ее менять, служит и служит, и еще столько же прослужит. Только деньги тратить. Кое-что новое Валера, правда, купил. Телевизор — себе, старый смотрела мать. Плиту на кухне поменял: заставили, опасная, мол. Да еще недавно разорился на стиральную машину. Вся стирка после болезни матери была на нем, а машины эти новые — чудо! Только забрасывай и доставай. Купил, влез в кредит. Но больше, ни на что серьезное не тратился. Хоть бы так на прожитье хватало, его-то личные запросы учитывая! На личное уходило почти все, здесь он себе никогда не отказывал, зачем?

Из одежды еще кое-что регулярно прикупал, да. За этим следил сам, и Римма распускаться не давала. Любила, когда он в приличном виде. Поэтому куртка, джинсы, рубашка, туфли — все было хорошее, новое, чистое. Женщины на улице смотрели одобрительно — первый и главный признак того, что ты в порядке. За модой не гнался, но себя помнил. А остальное в доме неважно. Сойдет и так. Ему удобно, а чужие не интересуют.

Поэтому Валера, погрузившись в кресло, никакими посторонними заботами себя не обременял. Сел, включил телевизор и про все забыл. До смены — никуда. Телевизор Валера мог смотреть сутки, двое, неделю — это ему никогда не надоедало. С телевизором он жил, и это был его главный развлекатель, не считая Риммы, конечно.

А Андрея уже не было.

Мобильный лежал рядом, но на него Валера даже не смотрел. Знал, что Римма все равно не позвонит. У нее характер.

Ну, характер так характер. У него тоже характер. Посмотрим, чей сильнее.

На работу Валера вышел на десять минут раньше обычного. Поужинал картошкой с жареными шпикачиками, до утра хватит. Он много не ел: два раза в день такими порциями, чтобы в суповой тарелке была горка. И если мать мог побаловать вкусненьким, к своему рациону относился равнодушно. Было бы побольше и посытнее, а как — неважно. Мог и совсем не есть, если выпивка и закуски — ноль. Тогда сигареты — и достаточно. По-пацански, так сказать.

Раньше вышел, потому что решил подождать Римму. Но не у моста, где они всегда встречались, а где-нибудь в сторонке. Понаблюдать, что она будет делать. Если подойдет и остановится, и станет ясно, что ждет его, он выйдет. Если нет — и выходить нечего.

Попахивало это явным мальчишеством, но Валера в тонкости не вдавался. Романтический его опыт был столь ничтожен, что и опытом-то считаться не мог. За драками и пьянками он пропустил юность, а те беспамятные, в хмельном чаду, встречи, что случались у него после армии, ровно никакого опыта не давали. Разве что открыли техническую сторону процесса, да и то по самому минимуму. Это уже Римма внесла в его жизнь все то, чего он не знал, и обогатила сказочно. А до нее будто и женщин в мире не было.

И Валера ждал. Ее, единственную женщину, которую он знал по-настоящему и любил.

Ждать было неуютно. За угол, где он притаился, влетал ветер, крутился волчком, гнал на улицу, на свет. Валера терпел, куря сигарету за сигаретой, и смотрел в проем между домами, где перед ним открывался вид на мост и подход к нему, вдоль автобусной остановки и магазина.

Римму увидел сразу. Ее трудно было не увидеть. Маленькая фигурка в длиннополой шубе, в круглой меховой шапке, на высоких каблуках, бежит.

Ходить она не умела, всегда бежала. Это злило Валеру, раздражало и умиляло втайне. Ни на кого не похожа. Все какие-то неповоротливые, ленивые, все плывут, как лодки, смотрят сонными глазами, проплывают мимо. Одна Римма — бегом, голова кверху, вся — вверх, и каблуки только: тук-тук-тук. Птица, не женщина.

И сейчас она бежала. Пересчитала каблуками ребра «зебры», махнула полами шубы вдоль остановки, побежала к мосту. И на ходу посмотрела в его сторону.

Валера замер. Отвел назад, далеко за спину, в темноту, огонек сигареты. Машинально, не нарочно. Не хотел, чтобы увидела.

Лохматая черная собака, выскочив из глубин двора, остановилась возле него, посмотрела снизу вопросительно, словно спрашивая, не нужна ли компания.

Валера топнул на нее ногой. Собака разочарованно отбежала, свернула за угол, исчезла из вида.

Валера смотрел на Римму. Та как будто запнулась на мгновенье, увидев собаку. Снизила скорость, и, показалось Валере, начала останавливаться.

У него дрогнуло сердце. Будет ждать?

Он уже хотел выйти — стоило ей только остановиться. В самом деле, чего прятаться, как маленькому? Римма умная, она все поняла и простила.

Римма подошла к мосту и, не останавливаясь, начала подниматься наверх. Чуть медленнее, чем ходила по улице, по ступенькам она всегда шла осторожно. Но все-таки шла. Ступенька за ступенькой уходила прочь.

Валера смотрел ей в спину.

Уходит. Не стала его ждать. Не собиралась даже. Зря он прятался за углом. Мерз, надеялся. Дурак. Плевать она на него хотела. Задавака.

Валера все смотрел на Римму, подымая глаза и сам незаметно для себя приподымаясь, растягиваясь в плечах и шее до тех пор, пока ее круглая шапка, озаряемая светом вокзальных фонарей, не исчезла из виду.

Все, ушла. Не остановилась, не оглянулась. Ничего такого. Ушла, и все. Как будто его нет на земле. Помчалась на работу одна.

А он остался.

Валера трудно отзывался на чувства. Затвердевшая его душа была неподатлива, как земля, по которой он ходил и которой не замечал. Смерть брата впервые заставила его подумать о том, о чем он никогда не думал — о своих чувствах. Но заставила по-настоящему, не отогнать.

А теперь еще Римма.

Валера и раньше ссорился с ней. И не один раз. Она была вспыльчива, он — груб, ссоры вспыхивали мгновенно и по разным поводам. Но как-то эти ссоры не задевали главного — их близости. Душевной, в первую очередь. Ну, и остального, конечно.

Теперь же это главное было задето. И задето сильно. Почему — Валера так глубоко думать не привык. Не было навыка, необходимости. Но что-то такое возникало теперь, настоятельно, нежданно, и надо было как-то с этим разбираться. Не хотелось,