Искупление - Элизабет фон Арним

Жалкая история, призналась себе Милли, но ничего достовернее не пришло в голову.

Агата немного помолчала, потом, спрятав конверт на груди и тщательно застегнув платье, заметила:

– Я хотела бы знать истинную причину твоего поступка.

– Черт возьми, Агги! – Милли бессильно поникла на своем стуле. – Я не смогла бы объяснить, даже если бы захотела.

– Все можно объяснить, – возразила Агата и поднялась с пола. А что, если Эрнест оставил ей больше тысячи фунтов? Откуда ей знать, что это не так? Ведь ее держат в неведении, ей известно лишь то, что соизволила рассказать Милли. – Если только, – прибавила она холодно, – за этим ничего не кроется: постыдно и бесчестно.

Милли молчала. Возможно, терпимость и снисхождение следует проявлять скорее к праведникам, чем к грешникам.

К счастью, в этот миг в дверь постучали. Хозяйка пришла сообщить дамам, что обед подадут в половине второго.

– Я уезжаю, – высокомерно заявила Агата с явным неудовольствием оттого, что разговор их прервали. – Мне не нужен обед.

– Прошу прощения, миссис Ле Бон, – твердо возразила хозяйка, – но, если вы съезжаете без предупреждения, вам придется заплатить за неделю. Я говорила вам вчера вечером, что этот дом не гостиница, а частный пансион, и правила таковы: или вы предупреждаете за неделю о своем отъезде, или оплачиваете ее полностью.

– Я заплачу только за время, что провела здесь, – отрезала Агата, повысив голос, – и не фартингом больше.

– Но таковы правила! – повторила хозяйка, и в глазах ее зажглись недобрые огоньки.

– Я не намерена подчиняться вашим правилам! – оборвала ее Агата. – Принесите мне счет.

За этим последовала громкая перебранка – совершенно безобразная.

Сидевшая у окна Милли оказалась невольным свидетелем этой сцены. Она хотела бы покинуть комнату, но две взбешенные женщины стояли у нее на пути, вдобавок хозяйка заслоняла собой дверь, чтобы никто не мог проскользнуть в коридор. Милли не оставалось ничего другого, кроме как сидеть и слушать. Дамы отчаянно бранились, вернее – бранилась хозяйка. Агата же с ледяной яростью отметала в сторону грубую ругань и твердо стояла на своем. Мягкая покладистая Милли, которая всю жизнь старалась избегать ссор, при малейшем намеке на скандал легко шла на уступки и покорно сдавалась, уступая нажиму, только изумлялась непреклонной решимости сестры взять верх. Она сама давно бы уступила. Ей казалось, что победа в подобной стычке разрушает что-то нежное и хрупкое, запрятанное в самой глубине души, и ранит куда больнее, нежели поражение. Но, возможно, это лишь трусливый и малодушный взгляд на вещи. Несколько раз Милли порывалась пролить масло кротости на эти бушующие воды и смягчить их ярость, но гневные пронзительные вопли хозяйки и гулкий раскатистый голос Агаты заглушили ее тихие увещевания. Жить с Агатой, подумала Милли, неохотно слушая препирательства, было бы непросто. Жить с хозяйкой пансиона никто не собирался, поэтому Милли не принимала ее в расчет, но еще несколько часов назад она страстно мечтала жить с Агатой. Сколько, оказывается, в ее сестре смелости, бесстрашия, твердости и упорства… Непреклонность – хорошая черта, достойная восхищения, если ее не слишком много. Как же Ле Бон это выдерживал? Впрочем, он и не выдержал, умер. Да, и все же они прожили вместе немало: целых двадцать пять лет – и все это время он терпел эту непреклонность. Что он был за человек? И разве они с Агатой не были добрыми друзьями? Разве не утешали друг друга в несчастье?

А спор между тем разгорался все жарче. Агата с презрением заявила разгневанной даме, что ей нет ни малейшего дела ни до английских законов, ни до полиции, поскольку она свободная и независимая гражданка Швейцарии, на что та злобно возразила, что постоялице должно быть совестно смотреть людям в глаза, и прибавила что-то неразборчивое, но явно оскорбительное в адрес ее родителей, а значит, и родителей Милли?

И вот этого она стерпеть уже не могла. Поднявшись со своего стула, она подошла к хозяйке и со всей твердостью, на какую была способна, положив руку ей на плечо, попросила:

– Довольно. Пожалуйста, перестаньте. – Она повторяла это до тех пор, пока та ее не услышала. – Прошу вас, прекратите. Моя сестра…

– Она ваша сестра? – воскликнула дама, раздувая ноздри и свирепо глядя на неустрашимую Агату. – Я вам не верю, миссис Ботт, ни на гран. Вы можете так думать, и, полагаю, в известном смысле это правда, хотя, если хотите знать мое мнение, об этом лучше не упоминать. Должна сказать, ваш отец…

Хозяйка совершенно не владела собой и, похоже, собиралась откровенно изложить свою версию происхождения миссис Ле Бон, когда Милли, поняв, что может произойти что-то ужасное, поспешила вмешаться. Оборвав хозяйку прежде, чем та успела произнести свою тираду, она пообещала заплатить и за себя, и за Агату.

– Моя сестра уезжает в Швейцарию, – выпалила она задыхаясь. – И должна успеть на поезд, который отходит в два часа. Она никак не может остаться на обед. Мы с вами все уладим. Может, нам лучше сойти вниз и сделать это прямо сейчас?

– Как же, миссис Ботт, неужели вы тоже меня покидаете? – воскликнула разгневанная дама и повернулась к ней. Слова Милли немного успокоили ее, вдобавок она помнила о четырех фунтовых банкнотах в сумочке постоялицы.

– Боюсь, что так. – По губам Милли скользнула быстрая и, как всегда, очаровательная улыбка, и разгоряченное лицо хозяйки тотчас приняло приветливое выражение. – Мне очень жаль, что приходится уезжать: так хотелось остаться. Вы очень добры, и, надеюсь, мы еще увидимся…

Агата, не в силах больше слушать эту ложь, сурово положила конец возмутительному и в высшей степени неуместному лицемерию сестры. Как ни ужасно было это признавать, ложь, похоже, вошла у непутевой Милли в привычку, однако с какой стати ей, Агате, потворствовать сестре и опускаться так низко, чтобы лебезить перед алчной мегерой и пытаться ее умилостивить? Нет, этого она решительно не понимала.

– Неправда, – перебила она сестру и широко взмахнула рукой. – Сплошное вранье. Моей сестре ничуть не жаль. Ей вовсе не хотелось бы остаться. Вы не были добры. И она никогда сюда не вернется.

Милли с пылающим лицом в немом замешательстве смотрела на Агату, и ей снова пришло в голову, что праведники нуждаются в понимании, снисхождении и милосердии куда больше, чем грешники.

Час спустя в кабинет мистера Дженкинса, который только что почтительно проводил важного клиента, постучался секретарь и доложил, что его желает видеть некая миссис Ле Бон. Мистер Дженкинс осведомился, назначена ли у него встреча с этой дамой, и, услышав отрицательный ответ, отказался ее принять.

Однако клерк вскоре вернулся и сказал, что