Искупление - Элизабет фон Арним

подачка неверной жене, – твердые принципы не позволяли Агате принять деньги от падшей женщины. Нет, это невозможно. Она даже помыслить не могла о таком. Деньги блудницы? Нет, лучше черствые корки на дне канавы, чем процветание и почет, доставшиеся такой ценой. Как может она прикоснуться к деньгам, которыми оплачен чужой грех? Милли знала, что сестра не сможет и не пожелает взять эти деньги, вот и выдумала свою сказочку про наследство.

Получается, что Милли совершила доброе дело: отдала свои деньги сестре? Да, решила Агата, именно так. Пожалуй, это и вправду добрый поступок. Но если бы Милли хранила добродетель и оставалась верной женой, ей не было бы нужды изворачиваться и лгать, чтобы творить добро. Плата за чужой грех… нет, Агата не могла притронуться к этим деньгам, но вышло так, что наказание за чужой грех настигло ее одну. Милли могла обратиться к тому, кто разделил с ней вину: теперь они поженятся, возможно, даже будут счастливы и, так или иначе, избавятся от чувства вины. Милли ждала спокойная обеспеченная жизнь до конца ее дней, и, как и в прошлом, ей не придется заботиться о хлебе насущном, меж тем как ее сестра, которая все эти годы неустанно трудилась, чтобы жить достойно…

Две слезинки выступили на глазах Агаты и медленно покатились по щекам. Слишком уж много ей пришлось вынести. Она бесконечно устала от выпавших на ее долю невзгод, и теперь ей предстояло начинать все заново…

А прохожие – теперь Агата шла уже по Стрэнду, протискиваясь сквозь толчею и ничего вокруг не замечая, – глазели на плачущую женщину, и некоторые жалели ее и думали мимоходом: «Бедная старушка».

Весь путь до Блумсбери Агата боролась с собой, лицо ее заливали слезы, а рядом с ней шагали два строгих ангела: Гордость и Мораль. К тому времени, когда впереди показалось здание пансиона, она уже победила в сражении и приняла решение. Праведность снова взяла верх в ее душе, за что Агата воздала хвалу Господу. Она поблагодарит Милли за добрые намерения и вернет ей конверт, только попросит одолжить одну из пятифунтовых банкнот, чтобы добраться до Швейцарии. Не следует брать деньги тайком, да и сестре нужно сказать несколько слов перед отъездом. На самом деле времени у нее едва хватало разве что на краткое «Прощай!», если Агата хотела успеть на поезд (а она должна была во что бы то ни стало успеть), чтобы как можно скорее завершить эту главу своей непростой жизни, оставить злосчастную попытку подарить любовь и принести утешение сестре, что последние десять лет существовала лишь в ее воображении.

Отныне она не посмотрит ни вправо, ни влево, не оглянется на надежды, с которыми приехала в Англию, и на одиночество, что будет сопровождать ее в пути. Та дорога ведет к отчаянию. С высоко поднятой головой и решительно сжатыми губами Агата гвоздями приколотит свои мысли к настоящему – вот так намерена она прожить остаток дней. «Я не признаю себя побежденной», – твердила она себе, прижимая ладонь к груди, где лежал, согретый теплом ее тела, маленький конверт, в котором скрывалась возможность претворить в жизнь все ее мечты. «Как ребенок», – подумала вдруг Агата, крепче прижав рукой конверт, и тотчас устыдилась этой нелепой мысли.

Гордая, оттого что поборола искушение, она повернула за угол и пересекла площадь, до самого последнего мгновения продолжая повторять: «Я не признаю себя побежденной», – переступила порог пансиона и прошла мимо служанки. Но затем, в тот самый миг, когда уже открыла рот, чтобы произнести свою краткую речь и поблагодарить Милли, которая вышла из столовой и застыла в нерешительности, словно боялась встретиться с сестрой, в тот самый миг, когда рука ее уже готова была достать из-за пазухи конверт с банкнотами и протянуть Милли, Агата признала поражение.

Рука ее задрожала. Заготовленные слова никак не удавалось произнести. Вместо того чтобы вытащить банкноты, она с силой прижала их к груди. Глядя на Милли, она перевела дыхание и с трудом выдавила:

– В конце концов, я решила не ходить к поверенному: испугалась… то есть рассудила, что могу опоздать на поезд.

В последнюю минуту на вокзале, когда проводники уже закрывали двери вагонов, а опоздавшие пассажиры растерянно метались по перрону, Агата, которая сидела прямо и твердо, словно скала, в своем купе второго класса и до тех пор невозмутимая и холодная, обронила лишь несколько слов, ухватилась вдруг за подоконник рукой в нитяной перчатке и произнесла странно изменившимся голосом:

– Милли…

Ее сестра стояла на перроне и рассеянно скользила взглядом по вагонам, чтобы не встречаться с ней глазами. Она все же поехала ее проводить, уже не заботясь о том, увидит ли ее кто-нибудь из жителей Титфорда. Агата солгала, солгала дерзко и бесшабашно, с храбрым бесстыдным отчаянием богобоязненного ребенка, загнанного в угол, и сердце Милли переполнилось любовью. Бедная, бедная Агги! Какая безысходность, какой безумный страх и страдание скрывались за ее ложью! Ни в коем случае нельзя было показывать свои чувства: стоило Агги заметить хоть капельку нежности, она заподозрила бы, что Милли знает правду, и умерла бы от унижения. Угадав по лицу сестры, что та лжет, Милли только и сказала (а ей нужно было что-то сказать, когда она перевела дыхание), что очень рада: конечно, Агги не стоило идти в такую даль и утомляться перед путешествием, – потом отвела глаза и притворилась, будто поглощена сборами (принялась возиться с застежкой плаща и натягивать перчатки), а потом объявила:

– Я поеду с тобой на вокзал.

– Прошу тебя, не нужно, – чопорно проговорила Агата.

В такси (а им пришлось взять такси, поскольку времени было в обрез) они почти все время молчали, только смотрели в окно, каждая в свое. На вокзале царила суета, надо было купить билет, так что поговорить было невозможно. Теперь Агата благополучно устроилась в своем углу, а Милли стояла на перроне возле двери вагона, и минуты, что им оставалось провести вместе по эту сторону вечности, стремительно пролетали одна за другой, пока не остались от них одни лишь секунды, а сестры все еще молчали, пряча глаза.

В какой-то момент Милли, наблюдавшая за оживлением в дальнем конце платформы, обронила, что ветра почти нет, а потому путешествие пройдет хорошо, но Агата даже не ответила, но потом, когда Милли поймала себя на мысли: «Это так страшно – еще миг, и она уедет навсегда…» – до нее вдруг донесся тихий голос:

– Милли.

Она быстро обернулась. Агата смотрела на нее, и на лице ее отражалось странное напряжение.

– Да, Агги?

– Я хочу