После развода в 40. Между нами твоя истинная - Екатерина Гераскина

не заметил, как поддался… на её чары. Хотя с самого начала ясно дал понять — обеспечу её всем необходимым, но разводиться с Кристиной не стану. И любовницу в ее лице себе заводить не собирался.

Но с каждым новым визитом к Орелии моя воля слабела всё сильнее, как будто кто-то незримо расшатывал изнутри стены разума.

А причин для встреч у неё становилось всё больше.

То нужно было купить что-то редкое и непременно со мной, то у неё внезапно возникали трудности с имением отца, то ломалась карета, то купцы якобы обманывали её.

Боги, сколько же было у неё проблем, которые — как назло — не могли решить мои поверенные, только я лично.

И вот в какой-то момент я просто сдался. Сдался инстинктам, той хищной тяге, что копилась между нами.

Затянул её в постель и овладел ею.

Пришёл в себя только потом, когда страсть отпустила, и понял — я переступил черту, за которой уже не будет прощения.

А потом меня накрывало каждый раз. Я уже не мог без нее. Бездна бы побрала эту истинность! Потеря рассудка, никаких ограничений, лишь желание спариваться. Самый настоящий звериный драконий гон, о которых писали в старину.

Все это я испытал на себе.

Я был уверен между нами истинная связь. Но не должна же она настолько выбивать мозги из головы! Или должна?..

Опять этот перекос магии. Проклятье, Бездна забери!

Надо сосредоточиться.

На границе творится нечто опасное и сейчас это важнее всего.

Глава 41

— Генерал, вам письмо, — протянул мне запечатанный конверт мой помощник, вытянувшись по струнке.

Я взял письмо, устало откинулся на спинку кресла. На конверте был знакомый почерк, изящный, женский. Это писала Орелия.

Шестое письмо за последние полгода. Она нечасто писала, но если и писала — то всё сводилось к одному: новый бал, новое платье, новые драгоценности, и, конечно же, требование — «немедленно явись». Она по-прежнему не понимала, что это невозможно.

Я аккуратно разломил сургуч, развернул лист и бегло пробежал глазами витиеватые строки.

Всё то же самое. Те же жалобы, те же обиды, та же притворная тоска между строк. Я отложил письмо в сторону, облокотился на подлокотник, глядя в мутное окно, где отражалось холодное северное небо.

Император не ошибся — василиски действительно промышляли в этих лесах. Каждого из них приходилось ловить едва ли не лично, участвуя в рейдах.

Да, и на границе мне было лучше, чем где-либо: здесь тишина, запах сырого мха и хвои, и магия земли, отзывающаяся во мне. Моя вторая сущность, фейри, словно оживала здесь. Однако обряд я так и не провел. Решил, что как только покончу с василисками, тогда все и сделаю. Рисковать отсутствием сил не стал.

Стоило мне покинуть леса хотя бы на неделю, съездить в город, как дракон внутри начинал биться, царапать грудь изнутри, рычать, требуя вернуться к своей истинной.

Я не мог рисковать — предпочитал оставаться при здравом уме, пока ещё могу.

О сыне мне сообщал отец. Раз в неделю я навещал его — крошечный комочек жизни, тот, ради кого я вообще ещё дышал. Месяц назад он впервые открыл глаза — зелёные, точно изумруды, глаза моей Кристины.

Я назвал его Кристофером, и он был так похож на мать. Почти во всём кроме волос. Те были тёмные, как мои.

Я помню, как стоял тогда у его колыбели, и впервые за долгое время почувствовал тихое, хрупкое счастье.

Я оттолкнулся от стола, встал, набросил на плечи военный мундир, застегнул верхние пуговицы.

— На сегодня ты свободен, — сказал я помощнику. — Пусть Грейст следит за караулом. В случае чего — докладывать.

— Есть, мой генерал!

Выйдя из двухэтажного каменного дома, я вдохнул холодный воздух. День клонился к закату. До конюшни было рукой подать. Конь уже был осёдлан.

Я знал, что Орелия сегодня прибудет, но не знал точного времени.

Для неё я снял номер в местной гостинице, слишком скромный для столичной леди. Но других здесь просто не было. Это граница, а не столица.

Через три часа я добрался до города. Небо затягивалось сумерками, а дорога пахла влажной землёй и гарью от костров.

В окнах гостиницы горел свет. Когда я вошёл, женщина за стойкой поспешно поклонилась. Я прошёл мимо, поднялся на второй этаж, открыл дверь в номер супруги.

Она стояла у окна. В дорогом платье, явно сшитом не для этого места — персиковая ткань, вышивка золотом, волосы уложены, на шее жемчуг.

Посреди сырой, серой приграничной гостиницы она выглядела так же неестественно, как фарфоровая кукла, оставленная посреди казармы.

Живот был уже большим — слишком большим для таких поездок. Но сколько бы я ни сопротивлялся её приезду, как бы ни убеждал, ни уговаривал в письмах, она всё равно собралась в дорогу.

Уперлась, как упрямая кобылка, которой никто не указ. Хотя до этого она ни разу не изъявила желания повидаться, ни разу даже не заикалась, что хотела бы навестить меня в этом лягушачьем болоте, как она сама называла эти места.

Все полгода — ни единого намёка. Только жалобы, капризы, просьбы о драгоценностях, нарядах, балах. И вот теперь, когда дорога тяжёлая, когда ехать опасно, когда каждый скачок может стоить ей и ребёнку здоровья — она вдруг решила сорваться с места и доказать мне… что именно?

Что она моя жена? Что имеет право на моё внимание?

Я не понимал.

Но спорить дальше было бесполезно — Орелия редко слушала доводы, а сейчас, беременная и вспыльчивая, не слушала вовсе.

Я узнал, что она в дороге даже не от нее, а потому что отец прислал срочную телеграмму. Отец вообще не понимал, как боги могли соединить меня и её — на редкость вздорную и вспыльчивую девицу, которая умудрялась разозлить даже камень, не то что живого дракона.

Отец писал это почти между строк, но я слышал его голос: раздражённый, недоумевающий, как будто всё ещё пытался решить загадку, где же именно я оступился, и за какие грехи мне досталась подобная истинная. А потом сам же и находил ответы. Мой дракон, заполучив слишком много магии и обретя собственное отдельное сознание, показал себя во всей красе. Так что да они очень похожи.

«Орелия всё же уехала. Под покровом ночи. Собрала вещи и сбежала, не слушая никого. Жди её. Срочно».

Я перечитал эти строки дважды, потом ещё раз. Отец редко паниковал, а тут почерк выдавал его волнение.

Но я не